Проповедь и жизнь

Девица не спрашивала меня, стоит ли жить? – А «для чего жить?» Это глубокая разница.

Что жить не стоит, это она уже тогда решила, когда ко мне пошла. За последней соломинкой пошла, зная наверное, что соломинка не спасает. Там, где-то в глубине опустошенной души, перед страхом смерти, была у нее даже не надежда, а так, что-то такое совсем маленькое… Мне, мол, жить так скверно, так ужасно, что жить не стоит самой для себя… Но, может: быть, мне укажут что-нибудь, для чего можно перебороть себя, перенести ужас и безобразие собственной жизни. С тем и пошла, чтобы я указал ей тот светлый идеал, ту цель, ради которой можно было бы ей принести величайшую жертву – стерпеть свою жизнь нестерпимую.

И я, думающий, ошибочно или нет, но совершенно искренно, что нет такого идеала, нет такой цели, что жизнь человеческая уходит в смерть, как в черную дыру, сказал ей, что цели, принуждающей жить, нет, а жить можно тому, кто в том или ином занятии сам для себя видит приятное. И тут прибавил о том, что таким занимающим меня делом является для меня литература, ход собственной мысли.

Не посоветовал я ей кончать самоубийством, ибо, как писал я в той же статье, советовать самоубийства нельзя, а сказал только, что никто не может дать содержание душе опустошенной, и если жить нечем, то и остается только смерть.

А что касается черной дыры, то она есть конечная точка, обесценивающая смысл жизни, а не ее факт. Для того, кто философски признает конечную бессмыслицу жизни, является необходимостью признать эту бессмыслицу, в хаосе ее строить свою личную жизнь, а вовсе не пускать себе пулю в лоб. Последнее – есть дело вольного выбора.

Нельзя же человеку, приговоренному к смерти и твердо знающему, что на рассвете его повесят, вменять в обязанность разбить себе голову о стену. Это дело его, что ему больше нравится: быть повешенным наутро или с вечера расколошматить себе голову.

Автор письма не понял, что конечная цель моих мыслей есть только стремление разрушить бессмысленную веру в будущее, на которой строится вся жизнь, стремление заставить людей взглянуть правде в глаза и прийти к каким-нибудь новым выводам.

V

– Ну, что ж, – скажут мне, – автор письма не понял вас. Что же тут характерного?

А тон письма характерен. Это злое и бессмысленно злое отношение к писателю характерно для нашего времени.

Взгляните, как рабски падают ниц, когда писатель силою своего «я» вознесется горе, и с какой мстительной радостью пинают его ногами, когда он устанет и ослабеет. Взгляните, сквозь какой строй насмешек, брани и клеветы проходят они, только в том и виноватые, что Богом данные способности сделали их нужными именно этим самым пинающим, бранящим, подсиживающим и высмеивающим.

Если они не нужны – не читайте, пожалуйста! Ведь мы не через участок присылаем вам свои книги! А если читаете, если без нас обойтись не можете, что же вы злобствуете? Или вам просто нестерпимо ваше собственное бессилие и мстите вы за то, что без нас обойтись не можете?

Жалкие люди! Вы всю жизнь преследовали Толстого, пока он жил и учил вас, вы же взвыли вечную память, когда он умер! А у него, если бы он за гробом мог помнить, наверное, вечную память оставила бы именно та бессмысленно злорадная толпа, которая гораздо меньше вслушивалась в то, чему он учил, гораздо меньше занималась тем, что он писал, чем тем, как он жил, как впадал в противоречия, как падал и терялся в собственной жизни.

Ваше первое отношение к писателю: не ошибется ли он, не впадет ли в слабость или противоречие? До того хорошего, что даст он, – вам мало дела. Благодарность есть свойство великих душ! Получив, вы прячете и пользуетесь, как должным, а если не получите, – Боже мой, с каким свистом, злобой и хохотом станете плясать по упавшем.

Рабское и трусливое общество, дрожащее перед тенью городового, мстит за свою трусость и бессилие – тем, кто работает для него же.

И не вспомнит, что язык, на котором говорит оно, – выработан литературой; мысли, которыми думает оно, взяты из книг, идеи, которыми живет, – созданы книгой.

И не подумает о том, что те писатели, которые живут ныне, велики или малы они, все же работают над тем же, потом и кровью спаивая кирпичики огромного здания литературы и не давая ему осыпаться и одряхлеть, пока не приходит новый истинный зодчий.

И смеются, и издеваются, и радуются каждой ошибке, точно перед ними не труженики всем необходимого дела, а лютые враги!..

X

По поводу одного преступления

I

Теперь, пожалуй, уже несколько поздно писать о процессе той хористки, которая облила серной кислотой своего любовника-студента и его новую любовницу, свою соперницу.

Подобных преступлений совершается так много, что и внимание общества к ним притупилось: интересуются только до тех пор, пока суд не скажет – виновна или нет, а узнав в точности, что виновна или не виновна, мгновенно успокаиваются и с чистой совестью переходят к другим очередным делам.