Проповедь о падении Рима

В машине Винсент пытался их приободрить — это жизнь, что тут поделаешь? Да и сказать-то нечего, девки редко заканчивают карьеру при английском дворе, это, конечно, не совсем исключено, но случается все-таки очень редко; это, безусловно, печально, но ничего не попишешь — никто ни в чем не виноват. Это — жизнь. Либеро сидел, стиснув зубы.

— Они все там окажутся. Все.

Он повернулся к Матье:

— Это наша затея.

Матье со страхом подумал, что он прав. Демиург не есть Бог. Вот почему никто не отпускает ему грехи мирские.

~

Настало другое время: он больше не мог пробираться к ней ночью в номер, бесшумно скользя по пустым коридорам Национальной гостиницы; сердце ее больше не выпрыгивало из груди перед его приходом. В моменты, когда им удавалось теперь побыть вместе, они ощущали на себе тяжесть чужих взглядов. Иногда они уезжали на день из Алжира в Типазу. Останавливались перекусить в Бу-Харуне; сиреневатые рыбьи кишки, разбросанные на камнях у пристани, жарились на солнцепеке, и малейшее дуновение ветра доносило до ресторанных террас вонь разложения, но они все равно продолжали есть и наливали в стаканы красное вино, которое подавали в бутылках из-под кока-колы. Днем они прогуливались по деревне, наступая порой на использованные презервативы, брошенные какой-то парой, которая, как и они, не могли найти себе пристанище для ласк и чьи сельские утехи они не стремились имитировать, ибо то, что могло бы сойти за веселое любовное чудачество, носило здесь печать омерзительной необходимости. Закончился август месяц, месяц палящего солнца, разлагающихся рыбьих кишок и влажности, месяц без любви. Орели понимала, что свободно общаться с Массинисой она могла только в одном месте, и этим местом были не Франция и не Алжир, и находилось оно не в пространственном, а во временном измерении, вне границ мира. Это был временной отрезок V века, заключенный в руинах Гиппона, среди которых тень Августина еще венчала тех, кто был дорог его сердцу и кому нет иного места для воссоединения друг с другом. Орели было грустно; в чувствах она никогда не впадала в крайность и не выносила сентиментальностей, но вместе с тем ей хотелось понять, куда заведет ее вся эта история. Она была готова здраво принять все неудачи, пусть даже ее вины в них было мало, и ей было особенно больно капитулировать перед грубой реальностью происходящего, не зависящей от кого бы то ни было. А другого выхода, кроме капитуляции, у нее не было. Стеклянная стена снова выстраивалась вокруг нее, и, как и прежде, ни пересечь эту невидимую границу, ни разрушить ее она не могла, пусть даже и желала теперь этого всем сердцем. В Драрии Массиниса пригласил Орели в забегаловку на шашлыки; они сели в семейной части ресторанчика, и обслужили их столь молниеносно, что ужин занял не более пятнадцати минут, и они, как только могли, старались потянуть время за мятным чаем; Массиниса заплатил, и они поехали обратно в Алжир; на контрольных пунктах полицейские, проверяя документы, рассматривали их с насмешливым видом, и потом Массиниса отвез Орели в отель, в который не мог зайти вместе с ней. Она захотела сделать ему приятное и пригласить в свою очередь в китайский ресторан гостиницы «Эль-Джазира». Вечер получился отвратительным. Орели пришлось попросить заменить две бутылки подряд медейского вина, которое отдавало пробкой, и сдалась на третьей, такой же. Массиниса сначала был ошарашен, а затем стал бросать гневные взгляды на официанта, расставлявшего на столе нэм с курицей и улыбался пренеприятнейшей загадочной улыбкой; Массиниса был уверен, что официант над ним потешается, что специально нажимал на слово «господин», только чтобы подчеркнуть, что на самом деле он — деревня, несмотря на присутствие француженки, и раздражался все сильнее.

— Ты даже не представляешь, какие это сволочи, сколько в них презрения; он так гордится своей холуйской работенкой,

он так и не дотронулся до своей тарелки, и Орели в результате попросила счет, который оплатила кредитной картой. Официант протянул ей чек на подпись и улыбнулся Массинисе, а тот незаметно схватил его за жилет и сказал ему что-то по-арабски. Официант улыбаться перестал. Они сели в машину. Массиниса никак не мог отделаться от ощущения горечи:

— Я не смогу приглашать тебя в рестораны вроде этого. Пятьсот динаров. И в любом случае — такие места не для меня.