Пророчество королевы Севера

— Это всегда было и остается загадкой. Думаю, она догадалась сразу, но не показывала виду. Потом она выдала себя... Но я ему не сказал, что Вероника знала, ведь я и сам в этом окончательно не уверен...

— Тогда я его понимаю...

— Ты его понимаешь?! — Тариса как подбросило. Он заговорил злым, отрывистым голосом: — А меня ты понимаешь?! Мы были близнецами, мы росли вместе! Мы все делали вдвоем, даже женщин брали вместе или одних и тех же. А потом он встретил эту Веронику, и я как будто умер для него! И он был всегда лучшим, во всем! Не было ничего, в чем я был бы первым! Я был всегда вторым, а значит, последним — в изучении наук, на охоте, всегда и везде... и родился я вторым. Я должен был хоть в чем-то быть лучше его! Я пришел однажды ночью к его жене, когда Дэва не было дома... Я приходил к ней не один раз. И однажды она назвала меня, когда мы занимались любовью, моим именем. Я полюбил ее, безумно полюбил. Она уверяла, что тоже любит меня. Убеждала, что хочет остаться со мной, уговаривала меня убить брата — именно уговаривала. Говорила, что никто не узнает, а я просто продолжу выдавать себя за него и стану императором...

Но я не хотел этого. Мы были так близки с ним, так любили друг друга. До этого случая у нас не было ни тайн, ни недомолвок. Я пришел к Дэву и сказал прямо: «Я переспал с Вероникой. Она говорит, что я лучше тебя, и хочет остаться со мной». Ну, а дальше ты все знаешь... Я дорого заплатил за свою честность, слишком дорого. Ты не знаешь, что мне потом пришлось пережить, чтобы выжить... Никто не знает... Может быть, я однажды расскажу вам, тебе и ему, если вы сохраните рассудок после этого...

— Милый... любимый... прости... — Кавада бросилась к нему и порывисто обняла. — Не мне тебя судить... не мне вас судить... Но скажи: потом, сейчас, — ты поговорил с ним? Он знает? Что она предала его?!

— Нет, — в голосе Тариса была боль. — Он продолжает ее любить. Он продолжает даже быть ей верным. Варг отказывался от женщин все эти годы, потому что не может ее забыть. Я не могу ему поведать все... Был бы я на его месте и кто-то рассказал бы мне правду, я б просто в нее не поверил. Или даже убил того, кто мне это сообщил. Я никогда ему всего не скажу. И я не знаю, зачем рассказал это тебе.

— Это ужасно — то, что ты носил в себе. Чем я могу тебе помочь? И могу ли я вообще чем-то помочь?

— Ты можешь... Но я боюсь тебя об этом попросить, — он внезапно отодвинулся и заглянул ей в глаза.

— Я делала для тебя так много, чего бы никогда не сделала ни для кого на свете. И я прощала тебе то, что не простила бы никому...

Тарис опустил голову, и они уперлись лбами. Кавада видела его темные глаза прямо перед собой.

— Единственное и самое большое, что ты можешь сделать для меня — это согласиться заняться любовью с нами двумя. Когда ты не будешь знать, кто есть кто. И потом скажешь, можно ли нас спутать... Только это поможет и ему, и мне. Ты же говорила... ты же говорила, что тебе нравится Варг, — он коснулся ртом ее лба.

— Тарис, — она пыталась найти что-то, что поможет ей показать, что его идея невыполнима. — Тарис, вас невозможно спутать... У вас сейчас совсем разная комплекция. У тебя совершенно особенный рот...

— Это ничего... ничего, — шептал он. — Лишь бы брат согласился... мы найдем способ... Сделай это. Для меня... пожалуйста!

Бен, словно обезумев, начал стаскивать ее одежду, и она вспомнила, как он порвал на ней чужое платье в ту ночь, когда ударил ее.

— О, Тарис, пожалуйста, не рви одежду! Это ведь Зога...

— Да... и это меня ужасно возбуждает, — он становился все более и более нетерпеливым. — Я хотел заняться с тобой любовью еще с той минуты, как вы переодевались в конюшне Вандервилля.

Он поднял ее, и она с ужасом почувствовала, что касается ходящего ходуном за ее спиной бока лошади. Они по-прежнему стояли у коновязи.

— Тарис, милый, тут лошадь, и она движется! — воскрикнула Кава-да с испугом.

— Забудь о себе! Забудь о лошади! Думай обо мне! Только обо мне...

Верон проснулся от холода. Поднял голову от полатей: в крохотное окошко вливался бледный, робкий свет. Ночь уже отступила, но солнце еще не взошло. Дождь прекратился. Были хорошо слышны порывы ветра, сбивающие влагу с лап елей и верхушек берез. Министр приподнялся, опираясь на локти, оглянулся. Маленькая избушка представляла собой крохотное пространство, заполненное лежанкой, на которой едва смогли разместиться все путники, и большой сложенной из камня печью. Земляной пол промок, отовсюду тянуло сыростью, несмотря на горевший всю ночь очаг. Во всех углах были развешаны вещи, вымокшие вчера вечером.