Тонкая улыбка, обычно блуждавшая на дрожащих устах Лизы, сменилась горькой складкой, когда она ему отвечала: «О великий Леонардо, король художников, господин искусства, всемогущий маг, ты, который изучал землю и небо, металлы и души, Природу и человека, ты, который обо всем догадался и все понял, ты не догадался, нет, ты не понял, что я люблю тебя так же безумно, как ты любишь свою беспощадную науку. Я люблю тебя, ибо я тебя понимаю, тебя и твое желание. Я знаю твою мощь и твою силу, но я знаю также, чего тебе недостает: неумеренного энтузиазма, страстной веры, которая создает новый мир!.. Да, ты прав, я несу в себе и Мадонну, и Медузу. Ты желаешь знать мою тайну? Она в моем девизе:
Никогда Леонардо не испытывал такого напряжения, никогда он не колебался между двумя противоположными путями так, как при звуках этого музыкального голоса, который охватил его, словно глубокий рокот моря. Какой жестокий выбор в этой дилемме! С одной стороны, суровая наука, всемирная слава, сила знания с ее очерченными горизонтами, с ее неизбежным удовлетворением; с другой стороны, любовь, страсть, экстаз, неизведанные небеса, бесконечные пространства, бездны и головокружения. Путник, который поднимался на Апеннины до елей Валломброзы и в ясную погоду видел, как виднеются на туманном горизонте с одной стороны Адриатическое, а с другой – Тирренское море, испытывал похожее чувство. Словно перелетная птица, которая парит в этих местах, Леонардо мог устремиться к огненному горизонту с этой женщиной-лирой, которую ему предназначила судьба. Он мог испытать новую жизнь в любви, мечтаниях и творчестве. Но сколько препятствий и сколько риска! Не потеряет ли он свою силу и свой гений в этой авантюре? Он боялся бездны, боялся неизвестного. Как некогда, путешествуя по Альпам, он отступил перед пещерой, так он отступил и перед Женщиной.
Поцеловав руки Моны Лизы, эти руки принцессы, с длинными точеными пальцами, нежными, словно лебединые крылья, он сослался на слово, данное кардиналу Амбуазскому, на свою клятву Науке, на суровость своей жизни. Он отказался, со смертной скорбью в душе, – но он отказался.
Когда он вновь поднял свою склоненную голову, лицо его модели приобрело оливковый оттенок, и испуганный художник на мгновение увидел дикий отсвет Медузы в глазах Джоконды. Уверив ее в своей бесконечной признательности, он молил не разрывать полностью их отношений, сохранить для него ее нежную дружбу и иногда писать ему, чтобы он мог следить за ее жизнью и охранять ее на расстоянии, как отец. Но она, в свою очередь, отказалась и была непоколебима. «Не будет пресной жидкости, – сказала она, – после восхитительной чаши, к которой прикоснулись наши губы, хотя не выпили из нее. Мое сердце замерзнет под лунным светом дружбы после солнца великой Любви, светившего нам. Я желала Неба или Ада целиком; я выбираю Ад, ибо ты не хочешь моего Неба. Ты не узнаешь ничего,
«Оставьте мне хотя бы, – сказал Леонардо, – воспоминание об этой любви, не похожей ни на какую другую, ваш портрет, наше детище,
Последовало долгое молчание, в продолжение которого пристальный взгляд женщины, устремленный на мастера, продолжал пронзать его, словно меч. Наконец ее взгляд смягчился, и Медуза вновь стала Джокондой. На ее устах заиграла обычная улыбка, невыразимая смесь нежности и иронии, и она произнесла тихим, замирающим голосом: «Я согласна. Что до меня, мне не нужен мой портрет. Я сохраню твой образ более прекрасным, чем ты бы мог сам, хотя ты и первый из художников. Я знаю тебя целиком, а ты знаешь меня мало. Хоть ты и велик, но ты не знаешь еще столь многого. Однажды ты, быть может, и откроешь великую тайну. Ты выбрал себе девиз: