Прорыв

Брюс смежил веки, разомлел на солнце, провалился в дремоту и… вздрогнув, открыл глаза: едва не забыл, зачем он здесь и кто такой Кэлвин, которого уже вытащил однажды из воды, что бы ни говорил Гордон, как бы ни был приятен Сардженту, а может, именно ввиду симпатии к нему Брюс обязан не спускать с него глаз.

Он любовался Гордоном: стремительность, сильные мышцы, чуть запрокинутая голова; та же черта, что отделила для Брюса безбрежное море времени от вполне обозримого его озерца, отрезала для него пору одиночества от поры, в которой с ним всегда будет близкая женщина и… друг мужчина, которого он обрел при странных обстоятельствах, и тем не менее радовался, что у него появился Кэлвин.

За полгода до игры в гольф Гордон Кэлвин пережил нелегкое время.

После гибели «боинга» у берегов Ирландии все покатилось под гору: он утратил интерес к жизни и только смаковал страх, научившись отличать тончайшие его оттенки; страх играл с ним, как кошка с мышью: то ласково гладил, то жестоко выпускал когти, то почти давал скрыться в норке утешительных соображений, то оттаскивал на середину комнаты и начинал мучить, смрадным шепотом описывая ужасающие исходы.

Уверения человека, которого всегда боялся Кэлвин, медоточивые внушения, из коих следовало, что Гордону ничего не грозит, не только не приносили облегчения, а, напротив, давали дополнительную пищу его разгулявшимся нервам.

Однажды Кэлвин подумал, что может спасти себя только сам и только при одном условии – если признаться; в конце концов он действовал не один, его вина неоспорима, но и другие ответят; Гордон надеялся, что его помощь следствию зачтется и, если не жалеть денег на адвоката и отдать все, что у него осталось, можно выторговать смягчение наказания.

Кэлвин понимал, что для разоблачения нужны факты, а их-то как раз и не было: ни одной бумаги, ни одного письменного свидетельства понуждения – он получал только устные распоряжения и всегда с глазу на глаз. Что ж, придется добыть факты!

В неприметном магазинчике Гордон приобрел крохотный магнитофон, выпущенный предприятием Бернгарда Шпинделя – кумира полиции, частных сыскных агентств и гангстеров, специализирующихся на шантаже, – фирменный «минифон». Кэлвин долго сидел в машине и тренировался записывать и стирать; емкость ленты и запас хода поразили его.

Все произошло так, как и задумал Гордон. Он включил магнитофон, еще не войдя в кабинет, зная, что больше часа не проговорит, а его крошка мог тянуть ленту два часа.

Говорить он начал осторожно, сказав, что газеты и комиссия по расследованию причин гибели «боинга» не ведают усталости и их интерес не притупился.

Неожиданно человек, которого всегда боялся Кэлвин, разоткровенничался, наговорил столько, что за глаза хватило бы лет на двести тюрьмы. Гордон даже изумился: такая неосторожность! Или ему наконец повезло? Впервые за долгие годы… Он взмок, на минуту подумав, что магнитофон не сработает, второй раз такая удача не свалится. Он, видно, чем-то выдал свое волнение: ортопедические ботинки скользнули под кресло, глаза их владельца, мгновенно умолкшего, расширяясь, вперились, в Гордона Кэлвина.

Молчание длилось недолго. Кэлвин боялся за сердце, он накачал себя до предела, раскалил добела и сейчас – говорят, есть люди с таким слухом – дрожал, представив, что в тишине его собеседнику удастся услышать работу моторчика.

Пронесло!

Проговорили около часа. Кэлвин ушел успокоенным: все получилось, теперь его никто не остановит.

Он мчался домой, проскочив два красных светофора, взлетел на свой этаж, забыв воспользоваться лифтом, пот катился градом, когда он ввалился в квартиру и толкнул двустворчатую дверь в гостиную так сильно, что застекление одной из створок жалобно пискнуло и черная трещина зазмеилась сверху донизу; Кэлвин подключил магнитофон к усилителю и нажал воспроизведение…

Отличная машина! Вот его шаги, он входит, едва слышный скрип двери и сразу приветствие – постылый голос; вот пепельницу передвигают к краю стола; обмен ничего не значащими фразами – идеальная слышимость. Вот про газеты и комиссию. Кэлвин сорвал плащ и швырнул на пол – сейчас начнется, после слов: «Вы слишком изводите себя!»

Но что это?! Шорох, назойливый и ровный, щелчок, потрескивание, чуть усиливающееся, чуть стихающее… Что это?

Гордон не подозревал, что, когда магнитофон включен на запись, работает генератор записи, и это все равно что включен микропередатчик. Как только он переступил порог кабинета человека, которого всегда боялся, люди того уже знали, что Кэлвин пришел с магнитофоном.

Кэлвин перематывал пленку назад, ничего не понимая: отлично записаны шаги, проклятая пепельница до одури елозит по столу, слышно все! Он изучил запись до мелочей, посекундно, обнаружив ранее не услышанные звуки: вот плюнула пламенем зажигалка, вот сдавленный хрип прочищаемого горла, снова слова про газеты и комиссию, которая заполучила черный ящик с «боинга», рухнувшего у берегов Ирландии, и… неожиданно обрыв, похоже, слушаешь тишину, пустоту.