Прорыв под Сталинградом

– Полковник Штеффен снова остановил вражескую атаку, командуя лично. Пожалуй, надо представить его к Рыцарскому кресту… Да, и еще за нами ряд домов – наследство от триста пятой – извольте оборонять. Забрать еще больше наших людей они не могут, вот и растягивают участки. Просто отвратительно!

Полковник, не снимая шинели, остановился возле письменного стола.

– Послушайте, Данемайстер, – сказал он. – Западный фронт котла прорван. Это конец! Хубе прибыл из штаб-квартиры фюрера с последним предложением – устроить в развалинах Сталинграда алькасар.

Подполковник швырнул карандаш на стол и взревел:

– Но это же безумие! Разве армия способна на такое пойти?.. Тут что, все спятили? Сколько можно плясать под дудку взбеленившегося ефрейтора!.. Офицерский корпус, генералы, фельдмаршалы – весь немецкий генштаб позволяет этому приблудному никчемному пустозвону, этому люмпену издеваться над собой! Ах, по-настоящему воротит от…

Он уставился на стену и сжал кулаки, готовый сразиться с невидимым противником.

– Возьмите себя в руки, Данемайстер! – пресек тираду полковник. – Не забывайте, что вы офицер! Я не потерплю в своем присутствии критики в адрес фюрера, вам ясно? Думайте, что хотите, но только, прошу вас, держите ваше мнение при себе!

Непривычно резкий тон, с которым к нему обращались, заставил подполковника вздрогнуть. Стушевавшись, он тихо спросил:

– И что теперь будет, господин полковник?

– Что будет? – удивился полковник. – Вы меня спрашиваете? Вы же солдат!.. Долг солдата делать то, что прикажут!

Овладевшее лейтенантом Визе тупое безразличие мешало сосредоточиться и понять, почему именно его полковник назначил своим адъютантом. Его не брали с собой, когда фон Герман отправлялся на рекогносцировку, не давали поручений – одним словом, откровенно держали вне игры. А тут вдруг пожелали видеть и бесцеремонно выдернули с периферии.

– Дело, ради которого я вас вызвал, служебного и личного характера, – сказал фон Герман, подвигая лейтенанту кресло и протягивая сигареты. – Конец не за горами, Визе… Котел скоро разорвется. Это последний акт трагедии.

Огромные глаза лейтенанта в упор смотрели на полковника. Тот встал и принялся медленно расхаживать из угла в угол.

– Знать правду о Сталинграде сейчас не хотят, – продолжил он. – Но я уверен: наступит время, когда Германия будет в ней сильно нуждаться. И тогда в стране должны найтись люди, у которых достанет мужества рассказать, как все было на самом деле… Рядовому солдату это не по силам, тут ведь по-человечески надо, вы меня понимаете? И я бы хотел, – голос его слегка задрожал, – я бы хотел, чтобы моя жена из первых уст услышала то, о чем нельзя написать – о нашем конце и еще о… о смерти моего мальчика…

Визе медленно поднялся. Он был бледен как полотно.

– Ах да, вы же не знаете… мой сын погиб. В штабе группы армий от нашего корпуса ждут курьера. Я назвал вашу фамилию, Визе. Никто не возражал. Завтра вы вылетаете из Питомника… Вот, возьмите эту посылку! Адрес моей жены там указан. Письма других офицеров заберете утром у адъютанта!

Визе почувствовал, как ноги его налились свинцом, перед глазами вихрем поплыли круги. Полковник, не отрываясь, смотрел на него. Словно ждал ответа. Его рука легла на плечо лейтенанта.

– Это правильно, Визе, – сказал он по-отечески. – Летите! После войны Германии нужны будут люди, не только солдаты.

Лейтенанта сковало удушье, он не знал, что ответить. И тут из самого его нутра вырвалось нечто такое, что заставило бы любого солдата от души рассмеяться – так дико и неуместно оно прозвучало, напомнив об имперском пикельхельме и начищенных до блеска пуговицах. С его губ сорвалось казенное:

– Слушаюсь, господин полковник!

Глава 2

Что с нами сделали!

Обер-лейтенант Бройер лежал с закрытыми глазами, вытянувшись на раскладушке. Он чувствовал, как вяло ползали по нему вши. Изнуренное дизентерией и голодом тело горело и чесалось. Но самое страшное было не это. А ощущение грязи, пожиравшее людей изнутри.

В ту последнюю ночь на хуторе Дубининский он мысленно со всем простился, твердо веря, что приказ “держать оборону населенного пункта до последнего бойца” необратим. Наивный глупец! Неужто он и вправду полагал, что человек породы Унольда захочет таким способом утешить свое честолюбие и стать означенным последним бойцом? Неужто ему невдомек, что, когда говорят “до последнего”, то неизменно подразумевают другого, только не себя? Зато теперь он твердо усвоил урок!