Проселок

Ни под каким видом, никому не признался бы: когда услышал о вводе войск для «наведения конституционного порядка», испытал чувство странное, неожиданное, весьма далёкое от того, что можно было бы назвать «благородным». Удивился самому себе: он испытал злорадство. Бывает, что накопленное годами работой, книгами, размышлениями — ещё одной, упавшей неведомо откуда песчинкой кристаллизуется открытием. В момент объявления о судьбоносном — смертоносном — решении власть предержащих — удержать власть в одной отдельно взятой провинции — в тот же момент. Дмитрий Чупров, ветеран-«афганец», аспирант исторического факультета МГУ, сделал открытие: решение сие смертоносно. И, как уже было сказано, испытал злорадство. Почему?

Конечно, он попытался разобраться. Разбираться в самом себе — занятие подчас малоприятное. Он спрашивал себя: почему радость? Почему — облегчение? Да-да, вот так правильнее: не радость — он сказал себе — облегчение. Но ведь он знал: десятки, сотни тысяч убитых сограждан… За пепел миллиона афганцев было куплено то знание. Может быть, этот пепел и стукнул мгновенной радостью в сердце? «Мне отмщение и аз воздам».

А ещё и другое. Ночные кошмары, преследовавшие несколько лет, — с засадами, стрельбой, трупами, — разом вдруг отступились, в ту ночь он спал крепко, без сновидений. Кошмар, воцарившийся наяву, погасил по странной закономерности огонь внутренний.

Митя рвался на Кавказ. И какой же русский не любит Кавказа! Обосновывал в собственных глазах, оправдывал перед женой и родителями, и маленьким сыном, ещё не умеющим читать, но знающим все модификации «Калашникова», — объяснял эту «лермонтовскую» любовь своей диссертационной темой «О роли партии» (он шутил) в кавказских войнах. В сущности, роль партии сказалась («без шуток» ~ добавлял) — именно теперь.

Вскоре и представился случай. В Грозном были родные бабушкин — внучатый племянник с женой и ребёнком.

Город, в котором когда-то побывал, чьим воздухом подышал хотя бы немного, становится живым существом. Таким был для Мити Грозный — один из красивейших городов, когда-либо виденных им, пережитых, как переживают время и место, и людей, и книги. Добавить к тому, что не просто они гостили в этой семье, в этом городе: то было свадебное путешествие, а таковые не только не забываются, но, отдаляясь, становятся ещё увлекательнее — путешествиями в молодость. Они и после бывали там с Лорочкой и маленьким Антоном, и всякий раз увозили с собой ощущение грусти, как бы предчувствуя неладное. Так прощаешься с человеком, который вряд ли когда ещё повстречается.

А вот теперь город уничтожали. Убивали — методично, тупо.

Митя выписал в университете командировку и поехал — «для оказания помощи пострадавшим родственникам», так и было чёрным по белому означено в удостоверении. Проректор по научной работе обещал даже оплатить — «апостериори». (Логично, сказал Митя, тема темой, а ведь можно и не вернуться. Тогда и не убудет в казне.)

«С моим-то афганским опытом» — сказал Митя на семейном совете. Его отпустили. Лорочка сказала: «С моим-то опытом солдатки.» «Ты не была солдаткой, — возразил Митя, — мы ещё не были расписаны.» «Это не имеет значения, — сказала она, я просто знаю.» Антон, разумеется, попросил привезти автомат.

Он и привёз автомат — не удержался, купил у старика-чеченца, «на всякий случай». И привёз Тамару — одну, чудом уцелевшую из всей семьи, погребённой под обломками разрушенного какой-то чудовищной бомбой дома. Все упокоились в одной «братской» могиле: её старики-родители, муж («внучатый племянник»), трёхлетний сын.

К вопросу об оружии. (Он всё ещё колебался: брать — не брать.) Злосчастный «калаш», в тот раз доставленный с «фронта» под камуфляжем уцелевшей тамариной одежонки, эта «гордость русского оружия» была закопана в огороде («Как в старые добрые времена» — сказал отец.) — «мало ли что» — и будто бы вызвав из небытия это самое «что», наслала бандитов на деревенскую лавку, учреждённую местным «копиратором» в гуще садоводческого «Шанхая», неподалёку от славного города Талдома, воспетого Щедриным. Магазинчик имел несчастье быть рядом с «шестью сотками», отведенными отцу в награду за преданность советской власти и долголетнюю службу на Предприятии, изобретавшем вкупе с себе подобными «российский ядерный щит». В отцовском «имении» Тамаре отвели комнату, а чтобы ускорить «процесс реабилитации» устроили продавщицей в магазинчик — к тому времени, вероятно, уже вобравший в себя некие таинственные миазмы, плывущие с тайника огорода. «Если на стене висит ружьё…»

Нельзя сказать, чтобы он сделал это хладнокровно. Когда прибежала плачущая Тамара (мало ей было слез!), он ощутил приступ тошноты — чисто физиологическое неудобство. В животе стало пусто и холодно, а вся «зелёнка» окрест приобрела багровый оттенок. Приступ ярости был похож, если верить У. Джеймсу, (Митя вычитал в его «Психологии») на действие веселящего газа: записываешь «формулу мира», а когда спадает с глаз пелена, оказывается всего лишь — «кругом пахнет нефтью».