Прощай, Южный Крест!

Москалев кинулся вниз, в моторный отсек, и запустил двигатель, машина словно бы тоже чего-то ощущала, предчувствовала, завелась быстро, в полторы секунды. Ножом пересек веревку, связывавшую ланчу с сухогрузом и тут же дал машине нагрузку. Засек, как совсем рядом, невысоко над головой проплывает кубинский флаг, жесткой простынью свесившийся с кормы огромного судна.

Кубинцы тоже проснулись, — встревоженно бегали по палубе и пытались запустить главный двигатель своей громадины, работающая машина была для них сейчас единственным спасением, ничего другого не было, все другое — бесполезно: слишком сильно берег тянул к себе судно.

Геннадий перегнал ланчу на внутренний рейд, зашел под прикрытие волнолома — неряшливо встающей из воды каменной гряды, которую портовым властям не мешало бы привести в порядок, срезать с нее лишние напластования, чтобы уродство не бросалось в глаза, — и бросил якорь. Огляделся.

Собственно, ничего особо разглядеть было нельзя, все пропадало в светлой мути, да еще стало больше грохота, — можно было оглохнуть: это бились друг о друга коробки судов, которые тягун пытался выволочь на берег либо разбить о камни.

Волокло и большую гулкую громадину кубинского сухогруза, которую даже в мути нельзя было не различить, — очень уж крупная была постройка, — на кубинце закапризничала машина, механики не могли запустить ее, еще немного — и сухогруз будет обречен… Тягун вцепился в него мертво, по-волчьи, если бы Геннадий не обрезал веревку, то погибал бы сейчас вместе с кубинцем.

Неужели кубинцы не запустят машину? Геннадий ощутил, как в глотке у него возник комок, — твердый, зар-раза, будто сработан из камня, соленый; что-то начало давить на грудь. Он помял пальцами горло.

О коробку сухогруза стукнулось какое-то пассажирское суденышко, также сорванное с якоря, закрутилось, словно щепка, в тягуне, вновь всадилось со всего маху в гиганта. Надо отдать должное: суденышко очухалось довольно быстро — хватило двух ударов и разбитых иллюминаторов, в следующий миг оно застреляло, надорванно закашляло двигателем, — Москалев представил себе, как из трубы вылетают кольца черного дыма, так всегда бывает у застоявшихся судовых машин, они обязательно обиженно плюются, дымят и стреляют в воздух…

Через несколько мгновений суденышко уже развернулось и проворно потопало на внутренний рейд, где тягун этого пассажира уже не достанет.

А кубинца продолжало волочь на камни… Неужели механики не успеют запустить капризную машину?

Не успели — в следующую минуту раздался громкий жесткий удар, — спекся кубинец, Геннадий даже зажмурился: вот и все, теперь пока тягун не разломает его на несколько частей и не наделает в корпусе дыр, не свернет набок мачты, не разрушит по винтикам и приборам рубку и не вытряхнет в воду все, чем набиты трюмы кубинца, — коварный океанский колдун не успокоится.

Подвела людей капризная машина. Скатываясь в очередной раз с берега, тягун подхватил сухогруз, отволок метров на тридцать от кромки прибоя и недобро вспухших шапок пены и вновь с утроенной силой потащил на камни.

Пароход громко застонал от боли. Стало окончательно понятно — отбить его не удастся, сухогруз обречен.

Волок воды на берег был такой сильный, что это ощущала даже ланча Геннадия, стоявшая около волнолома, якорь, прочно впившийся в дно бухты, в грунт, потащился в глубине за цепью, беспомощно цепляясь лапами за камни и утрамбованное водой дно, заскрипел слезно, словно бы понимая, что и ланча, находящаяся вроде бы в безопасности, тоже может последовать за кубинцем. Тягун в считанные пять минут может превратить деревянное суденышко в щепки и выбросить на берег. Там они, высохнув, станут достоянием какого-нибудь не самого путевого костра.

Тем временем ночь неожиданно посветлела, — да и рассвет был уже не за горами, — пространство раздвинулось еще немного, Геннадий выбрал якорь и отогнал ланчу метров на двести в сторону, в тихий ковш, до которого, как он прикинул, тягун не достанет, и снова бросил якорь.

В сырой, неохотно раздвинувшейся темноте стали видны тяжелые, оглаженные водой камни берега, на которые тягун сейчас волок кубинца, один вид их рождал в теле дрожь, хотя Москалеву показалось, что возник шанс спастись, оторваться от тягуна, даже если у кубинца уже пробито днище… Он все равно сумеет спастись и с пробоиной, лишь бы очнулся двигатель… Но капризная машина никак не хотела оживать.

Хоть и встал Геннадий на якорь, а мотор ланчи не глушил и ходовую рубку не покидал, — характер у тягуна непредсказуемый, мало ли чего еще он вздумает выкинуть… Было прохладно, ветром хотя и не пахло и не замышлялся он, а сырой воздух пробирал до костей, рождал внутри какой-то странный холод, будто Геннадия начинили кусками сухого льда, который летом обычно используют мороженщики.