Прощальная симфония

— Теперь идти, — потянул Оскара за локоть усач.

До отделения было несколько кварталов. Как и все остальное в этом городе, оно располагалось в до нелепости красивом здании — старинной пожарной башне с каланчой. Четверка — порно-коп с Лунквистом, за ними милиционер помоложе, за ним милиционер постарше — промаршировала через подворотню в Г-образный внутренний двор, по лабиринту беспорядочно запаркованных милицейских джипов, и, наконец, сквозь клепаную дверь на истошно вскрикнувших петлях, которую милиционеры нашли в темноте на ощупь.

— После вас, — язвительно произнес усатый по-английски. В кино выучил, наверное.

Оскар почти ожидал увидеть средневековый застенок, а обнаружил залитый светом офис. Стены были обшиты волнистыми панелями под дерево; в центре стояли сдвинутые лицом к лицу два письменных стола, с внушительной кипой бумаг поперек границы. Вокруг бумаг красовался довольно уютный натюрморт: пепельница, колода карт, газета с наполовину заполненным и наполовину исчерканным каракулями кроссвордом, пара телефонов и электрический чайник. Оскар даже приметил вялые попытки украсить отделение к Новому году. Через всю комнату низко провисала незажженная гирлянда с лампочками в виде сосулек, в одном углу заткнутая за покосившийся портрет Ельцина, а в другом обвившаяся вокруг рамы плаката с Арнольдом Шварценеггером.

Младший милиционер перехватил Оскара за локоть и отвел его к клетке в дальнем углу комнаты. Для клетки она выглядела довольно безобидно, напоминая скорее большую кладовку. Между прутьями зияли столь щедрые зазоры, что Оскар — ну не Оскар, но человек габаритов, скажем, Яши — мог, казалось, запросто выйти наружу. На зеленой задней стене даже имелся календарь, за 1988 год, с котиками.

Впрочем, молодой милиционер не собирался бросать Лунквиста за решетку. Вместо этого он вытащил из ящика стола пару наручников, пропустил руки задержанного через прутья и приторочил его таким манером к клетке снаружи. Усач очистил дальний угол двойного стола от мусора, взгромоздился на него спиной к Лунквисту и закурил. Милиционер постарше тем временем уселся за стол с ближней стороны и принялся прилежно заполнять какой-то документ. Перед ним стоял еще один, настольный, календарь, на который он периодически, не переставая писать, посматривал. Этот устарел ровно час назад. «Декабрь 1999» изображал медсестру, возвращающую к жизни двух безголовых, но очень здоровых пациентов одновременно.

Ну и ничего страшного, подумал Оскар. Сейчас я просто попрошу их позвонить в отель, и…

Он не уловил момента, когда в контакт с мягкими складками его живота вошел кулак. Только ядовитую звезду боли, разошедшуюся от точки удара. Желчь заплясала на языке, мягкие разряды прошли по рукам и ногам, но все это было вторично по сравнению с бунтом, который поднял его потрясенный желудок.

— Опа! — воскликнул усатый милиционер, как официант в греческом ресторане, и развернулся, не слезая со стола. Молодой — это он меня ударил, бесстрастно подумал Оскар — тряс кулаком, описывая им мелкие круги.

— За что? — завопил Оскар. Кислород возвращался в легкие беспорядочными, неравными дозами. — Почему?

— Мууу, — повторил старший ласково, заканчивая заполнять документ и со смаком его подписывая. — Мууу. A nu-ka v'ebosh' emu esche razok, chtob ne vyakal.

Усатый, вконец зачарованный происходящим, слез со стола и подошел поближе — полюбоваться.

Младший замахнулся опять, но коллега отпихнул его в сторону, в результате оба чуть не свалились на пол, а старший, глядя на это, мелко захихикал. Только теперь до Оскара дошло, что все трое были чудовищно, неописуемо пьяны.

— Uchis', blуа,

 — сказал усатый младшему. Он поскреб нос, явно что-то прикидывая, и наконец придумал хороший ход: закинул правую ногу назад градусов на двадцать, будто готовясь завести мотоцикл, и ударил Оскара коленом в пах.

Хорошая новость состояла в том, что про боль в животе было забыто. Плохой новостью являлось все остальное. Несколько секунд спустя Оскар приоткрыл глаза, только чтобы увидеть, как старший милиционер встает со стула и приближается к нему с отеческой улыбкой.

— Ай-ай-ай, — покачал головой старший. Глаза его лучились сочувствием. Он положил правую руку на левое плечо Оскара и наклонился близко-близко, будто желая поделиться с ним секретом. — Ай-ай-ай.

Оскар учуял его дыхание — перегар с привкусом кариеса; в комбинации было что-то трюфельное. Из груди старика донесся сип и гул, приближаясь к поверхности, — бронхит, подумал Оскар. Затем милиционер резко запрокинул голову и плечи назад, целясь, и посадил прямо на грудь Оскару камею ярко-желтой слизи, в обрамлении крохотных слюнных пузырьков.

— Опа, — повторил усатый.