Прощальный вздох мавра

Кладбище заросло грубой травой, высокой и колкой, и, сидя на этом могильном камне, я, наверно, кажусь покоящимся на ее желтых остриях, невесомым, сбросившим все и всяческие ноши, парящим, едва касаясь густой поросли чудесным образом негнущихся лезвий. Мне отпущено немного времени. Счет моим вздохам, как годам античного мира, идет в обратном порядке, и до нуля уже близко. На это паломничество я истратил мои последние силы; ибо когда я пришел в себя, когда я освободился от цепи с помощью ключей, которые снял с пояса у Васко, когда я довел до конца мои записки, отдав последнюю дань чести и бесчестия двоим умершим, -тогда мне стало ясно, что я еще должен сделать в жизни. Я надел мое пальто, потом, выйдя из камеры, разыскал в кабинете Васко все написанное мною и рассовал по карманам пухлую пачку бумаги, прихватив еще молоток и гвозди. Экономки обнаружат тела очень скоро, и тогда Медина отправится по следу. Пусть найдет меня, решил я, пусть не думает, что я не хочу быть найденным. Пусть узнает все, что следует узнать, и поделится этим знанием с кем сочтет нужным. И вот я начал прибивать листы моей истории всюду, где проходил. Я держался в стороне от дорог; несмотря на то, что легкие отказывались служить, я ковылял по каменистой земле и крался по руслам пересохших рек, ибо во что бы то ни стало хотел добраться до цели прежде, чем меня настигнут. Я весь покрыт ссадинами от колючих кустов, веток и камней. Я не обращал на это внимания: если напоследок с меня слезает кожа, я только рад избавиться от этой обузы. И вот я сижу здесь в последнем свете дня, на этом камне, среди этих олив, и смотрю через долину на дальний холм; там высится она, гордость мавров, жемчужина их мастерства, их последний оплот. Европейский красный форт, Альгамбра, родная сестра фортов в Дели и Агре, дворец проникающих друг в друга форм и потаенной мудрости, переплетение покоев, двориков и садов, памятник несбывшейся возможности, уцелевший вопреки всему до наших дней и намного переживший своих завоевателей; свидетельство утраченной, но сладкой любви, пребывающей вопреки поражению, уничтожению и отчаянию, побежденной любви, которая выше того, что ее победило; свидетельство этой глубочайшей из наших потребностей, потребности к слиянию, к стиранию границ, к выходу за пределы собственною "я". Да я увидел ее через океанскую равнину, хотя мне не довелось пройти по ее благородным залам. Я вижу, как она тает в сумерках, и на мои глаза наворачиваются слезы.

В головах этого могильного камня выбиты три искрошившиеся буквы; я читаю их пальцем. R I P [158

]. Что ж, очень хорошо: я упокоюсь с надеждой на мир. Сколько их, объятых сном, ожидает поры, когда можно будет проснуться? Артур спит в Авалоне, Барбаросса – в своей пещере. Финн Маккул [159] лежит среди ирландских холмов, Червь Уроборос [160] – на дне Разделяющего моря. Ванджина, предки австралийских аборигенов, покоятся под землей, и где-то в чаще терновника красавица в хрустальном гробу ждет поцелуя принца. У меня под рукой моя фляга. Выпью вина; а потом, новоявленный Pun Ван Винкль, лягу на этот старый камень, положу голову чуть ниже букв R I Р и закрою глаза, чтобы, как исстари повелось в моей семье, уснуть в час беды с надеждой на радостное и светлое пробуждение в лучшие времена.