Прощание

— Скажи-ка, я уже давно хотел узнать у тебя, что тебе было известно о так называемых темных сторонах нацистского государства?

— Вопросы совести? — говорит старик вяло и откидывается в кресле.

— Да, если хочешь…

— Могу рассказать. Спокойно задавай прямые вопросы.

— Итак, самый прямой вопрос: что ты знал о концентрационных лагерях в то время, когда ты был командиром подводной лодки?

— О том, что концентрационные лагеря были, знал каждый. Только говорить об этом было опасно. Концентрационные лагеря появились сразу же после прихода нацистов к власти… — Старик делает паузу, чтобы подумать. Потом нерешительно продолжает: — Я могу объяснить тебе это так: говорили, что там изолированы нежелательные элементы, противники государства, коммунисты и так далее. За государством признавалось право на это.

— А что тебе было известно о преследовании евреев?

— Я знал, что евреи были нежелательными элементами. Нам внушали, что они являются неполноценной расой, что евреи преследовали только одну цель — эксплуатировать немецкий народ. Между прочим, я никогда не был знаком ни с одним евреем. Я воспитывался в кадетской школе.

Старик задумывается, а затем медленно говорит.

— Нацисты разжигали ненависть к евреям таким образом, что «хрустальная ночь» была воспринята с определенным одобрением, в том числе и мною. Да, так можно сказать. Насколько далеко они зашли в этом, я не знал. И совсем не знал, что евреев убивали.

— Вряд ли можно говорить о жажде

иметь информацию, — вставляю я.

— Не было никого, кто бы об этом говорил. То, что люди со «звездой Давида» на одежде уступали мне дорогу во время отпуска, я, правда, замечал. А также слышал, что в магазинах их не обслуживали. Но у нас были другие заботы: упущения военного руководства, в авиации, например. Об этом мы говорили. А что знал об этом ты?

— Должен признаться, что у меня все это было по-другому. У меня были друзья в Лейпциге, социалисты, с которыми я мог говорить открыто, но тоже только в том случае, если были закрыты все окна. Они знали людей, попавших в концентрационный лагерь и даже вышедших оттуда. Но те ничего не рассказывали, даже друзьям, абсолютно ничего, о концентрационных лагерях. От них, должно быть, требовали неразглашения, так что из страха быть убитыми они молчали. А потом в концентрационный лагерь попал мой собственный издатель Петер Зуркамп. Но о том, что там действительно происходило, я тоже тогда не знал.

— То, что с евреями не церемонились, я уже знал, но то, что систематически проводилось уничтожение евреев, — об этом я не знал. Когда сразу после войны я узнал о числе уничтоженных евреев, то просто не мог в это поверить.

— В Америке тебе никто бы не поверил, что ты не знал об этом.

— Понимаю, но это было именно так! Кроме потока нацистской пропаганды у нас не было других источников информации. Если настоящий нацист заставал кого-то за прослушиванием вражеского радио, то это могло плохо кончиться. Верно ведь?

— Да — говорю я, — верно.

Разговор иссяк. «Время ложиться спать», — говорит старик.

* * *

Я совсем не выспался, потому что в корабль закачивали морскую воду. «Полный балласт внутрь», — сказал вчера старик. Столовая уже почти опустела, когда я довольно поздно пришел завтракать. Со стариком, который уже позавтракал, я столкнулся в дверях.

— С половины десятого в связи с экспериментом исследователей из Гамбурга будет проведено «редуцирование». Возможно, это тебя заинтересует, — говорит он. — Я должен проследить за порядком. — С этими словами он кладет на стол рядом с моей тарелкой листочек: — Я тут для тебя набросал, что будут делать с кораблем, иначе ты все время будешь начинать с этого.

Я читаю: «1. Испытания и совершенствование — технически. 2. Исследования для совершенствования — экономичность. 3. Обучение персонала. 4. Освоение портов. 5. Ознакомление пароходств, портовых властей, коммерсантов с возможностями использования атомохода. 6. Вклад в урегулирование международных правил захода таких судов. 7. Снижение производственных издержек за счет транспортировки грузов». Под этим текстом написано примечание: «Эти пункты пересекаются с различной степенью и важностью приоритетов».

Я слышу весть, [22]говорю я себе. Теперь быстрее глоток кофе, яичницу-болтунью, потом снова вперед в мою каюту забрать сумку с фотоаппаратурой и не забыть пленку в холодильнике. Когда я собираюсь сорваться с места, мне на плечо ложится рука шефа, который спрашивает:

— Вы можете пойти со мной сразу? Мы как раз приступаем к редуцированию.

— Я уже знаю. Охотно воспользуюсь вашим приглашением. Вот только заберу фотокамеры.

— Ну, хорошо! Я должен быть на пульте управления. Встретимся там.

— Проведение редукции, — говорит шеф сразу же, как только я, еще запыхавшись, появляюсь на пульте управления, — всегда увлекательно. Она отличается от режима нормальной эксплуатации примерно так же, как нормальный полет самолета с автоматической системой инерциальной навигации на высоте 10 000 метров отличается от захода на посадку.

— Редукция? — говорю я вполголоса, но шеф это услышал.