Прощание

Теперь станция, на которой прожито столько лет, безнадежно скрылась из глаз. Теперь ее можно лишь вспоминать, споря до хрипоты, как оно все же было. Сколько сахару клали в стакан, какая чаще играла музыка и от кого зависело, стоять поезду или ехать. А также: действительно были поломки или все это результат чьей-то злой воли?

Сколько людей, столько мнений, и все-таки с каждым днем очевиднее, что смеялись и пели, как дети, и были счастливы, как юродивые, купившие себе эту радость за тридцать сребреников. И еще: что эта культура может, пожалуй, с большим основанием называться культурой «хи-хи».

5

Казалось, что это время дано нам навек. Ахматову чтили, но у кого не бывает промахов?

С усмешкой вздыхали, что бега времени не дождаться. Есть только застывшая глыба, в которую все мы вмурованы, к которой худо-бедно или даже неплохо приспособились.

Чего вы так боитесь? — спрашивал Вахтин за год до смерти. — Если не лезть на рожон, никого теперь не сажают. С работы выгонят? Из Ленинграда придется уехать? — Он задумывался, потом добавлял: — Почему мы так страшимся своей страны?

6

Сказать, что первых рывков не заметили, — будет неверно. Заметили, но не поверили, что всерьез. Думали, началась веселая игра — игра как бы в движение. «Чух-чух-чух», — надували мы щеки и вдруг увидели, что все за окнами стремительно меняется. Мамочки! Но ничего не поделать. Время действительно сдвинулось с места и понеслось, как международный экспресс.

7

Если задаться вопросом, откуда, что и как, то выстроится примерно такая цепочка:

Время ГУЛАГа закончилось.

Но еще прежде образовался один большой лагерь.

Все мы в нем пожили и знаем, что лагерные радости острее вольных, хотя и не перестают от этого быть лагерными. Стены, которыми обнесен лагерь, защищают от сквозняка В ограде растут удивительные цветы. Но унавоженная трупами земля коварна Тучна, конечно, но ядовита Поэтому роскошные бутоны вянут, не раскрывшись. И оставляют только воспоминания о несбывшемся.

Воспоминания о несбывшемся были такими роскошными, что их цветение со временем стало желаннее цветения живых растений. Воспоминаниями мы упивались, в сладком экстазе расцарапывая душу. Очередной увядший до срока бутон наполнял сердце грядущей радостью.

Когда один из бутонов раскрылся, мы сразу насторожились. И правда: цветок оказался уродом.

8

Люди культуры «хи-хи» навсегда деформированы августом шестьдесят восьмого. В том августе они (мы) захлебнулись дерьмом своей трусости, но не утонули, а приспособились.

Мученичеству мы предпочли анабиоз и то ли не поняли, что это самоубийство, то ли поняли, но — защищаясь хихиканьем — не убоялись.

Упустив шанс выйти на баррикады — потому что хоть слово и отдает дурным романтизмом, это и в самом деле было время баррикад — и отсидевшись за стенами чужого здравого смысла, расплатились за это сполна. Своей жизнью.

9

Не хочется признаваться, но куда денешься? «Мы» выбрали Танатос. Но не смерть, а летаргический (наркотический) сон.

Так что и в этом смысле мы — общество наркоманов.

10

К чему все это запоздалое самобичевание?

А к тому, что иным жизнь уже не наполнить.

11

«А вы, вы зачем здесь остаетесь? — восклицал в семьдесят шестом Марк Анатольевич Певзнер. — Ваше место в Париже. Если где-то есть люди, вам родственные, то там».

В Париж я попала лет через двадцать после того разговора. Июль, жара африканская. В кафе грязновато. В Сорбонне почему-то пахнет дезинфекцией. Осатаневшие от жары туристы бредут, раздевшись по пояс, по Елисейским Полям, сидят, свесив ноги в бассейн фонтана. Перед Джокондой фотографируется толпа японцев. Одни уходят, и на их место тут же встают другие. За час, вероятно, сфотографировалось сто пятьдесят три тысячи семьсот шестнадцать японцев. «Знаете, а вот в Питере я не была ни разу», — хитровато прищуриваясь, смеется Галя Лилье. Она москвичка из Пскова, замужем за французом, дочь родила от другого, которого терпит: он вроде няньки. По дороге в Венсенский лес охотно рассказывает: «Как мужик, Жерар был зеро — чистый ноль, я немного поколебалась, и все же ушла к Лорану; жмот, как и все французы, но квартиру купить мне помог. Я въехала, а тут является мой первый хахаль, смех да и только, описаться можно».

12

В Париже Европы было не отыскать. Ладно, скажем иначе. В Париже мне было Европы не отыскать. Париж показался частью современного мира — курортом pax americana.

Чего удивляться? Еще Иван Карамазов собирался поехать в Европу, чтобы поплакать над ее могилой.

И мое детство подготавливало к тому же. На мечтательное: «Вот поехать бы в Грецию» — следовал строгий ответ: «Зачем? Там уже ничего не осталось. Все разрушено или вывезено».

13

Вена и Петербург… И там и здесь культура (аура) реальнее «подлинной» жизни. Неудивительно, ведь оба города — рухнувшие имперские столицы. И там и здесь гибель предчувствовалась задолго до наступления катастрофы. И там и здесь до сих пор ищут среди развалин обломки былого.

14

Ретроспективно.