– Да не Зайцев ты, ты Пеликанов! – смеялся Глеб Сергеевич Пархомин.
– Это как?
– Сам отрыжкой родительской кормишься, а притом ещё поучаешь отца, как рыбу ловить! – веселил весь лотошный столик Глеб Сергеевич, роясь в мешочке с бочонками, но глаза его при этом (всегда казалось Варваре) были злы, хотя по ним особенно и не разберёшь – узкие как у монгола. И с треском выставлял лоточный «бочонок»: – «Сорок девять»!
Зайцев не понимал, а может, и понимал сравнение, но на всякий случай смеялся со всеми.
Не смеялся при этом только поручик Борис Лемешев, но он всегда был сумрачен как тот «чёрный предвестник», о котором судачат «мураши», занося из Петроградских очередей заразный гул сплетен: «Говорят, там-то и там видели, – стоял, молчал, а через минуту то ли мотор сбил городового, то ли зарезали царскую фрейлину с болонкой, то ль сгорел венерический кабинет».
Впрочем, вот и Глеб Сергеевич, с присущим ему беспардонным сарказмом, зовёт Бориса не иначе, как «мой Тамбовский товарищ», да и самой Варе задумчивая мрачность поручика долго казалась модным по нынешним временам «сплином», пока она не услыхала истинной причины этой болезни. Этого ускользающего взгляда омутно-карих глаз, пугливо расширенных, если его таки перехватить; этих внезапных нервных порывов, когда вдруг с грохотом стула поручик выбегал из-за стола на улицу, будто бы покурить; и напротив – вдруг гадючьего оцепенения. И этой немногословности, которая может показаться робостью, если не знать, что в резерве 2-го Петроградского дивизиона самокатчиков поручик Лемешев только из-за контузии, полученной на фронте, в Польше.
Не в том смысле, что из-за контузии молчун, а оттого, что «при вас мне воздуха не хватает, не то, что слов», – сам пояснил Борис, глядя, по обыкновению, куда-то вбок и убежав раньше, чем Варя покраснеть успела. Оказывается, вся эта болезненность, казавшаяся поначалу игрой, – ради неё, то есть из-за неё, – поправился он чуть позже, на другой день, когда просил руки.
Зато теперь он весь, – в этой своей хрусткой чёрной коже под ремнями портупеи, так прибавлявшей его образу смертельной опасности и мрака, в чёрных галифе с кожаной прокладкой, с автомобильной крагой, всегда зажатой в кулаке и с лётчицкой пилоткой на английский манер, задвинутой на высокий лоб – её, единолично. И стал в её глазах даже слегка другим, хотя, может, так и есть – коль «всё разрешилось».
«Вот и разговорчивей стал гораздо», – улыбнулась Варя, мотыльком вспархивая по скрипучим ступеням чёрного хода.
Тоже ведь мода с недавних пор: во всех больших домах, где нет лакея или дворника, чтобы следил за калошами и коврами, – парадный подъезд на замке, а вход сумраком, оправданным самим названием «чёрный ход».
Впрочем, сейчас и вовсе мрак. Кто-то неутомимый опять рачительно снял тусклую лампочку со шнура. Но ничего, голоса уже рядом…
Черноморская хроника
Прикрывали операцию линейный корабль «Императрица Мария» и крейсер «Кагул».
Об аварии «UC-13» русское командование узнало из показаний пленных с угольных пароходов. С целью маскировки она была с моря закрыта брезентом, выкрашенным под цвет песка и придававшим ей вид небольшого холма. 31 декабря миноносцы, блокирующие Угольный район, нашли лодку в указанном месте и артиллерийским огнем уничтожили её.
В «Черноморской хронике» не сообщается, когда к «Императрице Марии» присоединился второй линкор-дредноут – «Императрица Екатерина II». А на самом деле к Новому году на новом линейном корабле были успешно завершены все виды испытаний, и он не только официально вошёл в состав Черноморского флота, но и приступил к боевой работе…
8 января 1916 года
Первый боевой поход линкора «Императрица Екатерина II» мог оказаться последним для «Гебена», он же «Явуз султан Селим» – главного противника Российского флота на Чёрном море.