Прощание с «Императрицей»

У этих же, похоже, и такого перформанса ещё выпросить надо. Стоят немой неподвижной стеной, плечо к плечу, причём равно и кони (все вороной и каурой масти), и люди (в чёрных запашных рубахах и чёрных же шароварах). Плотно стоят, как газыри на груди. Патронташами для «Манлихера» прошлого века обмотаны, будто год тут оборону держать собираются, а крайний из них – так и вовсе в пулемётных лентах, с громоздким «льюисом». С пулемётом, столь лихо заброшенным на плечо, что ясно – не дубина сие для него, знает толк в техническом прогрессе смертоубийства. Такого автомобилем не напугаешь.

Вот оно, то самое приключение, о котором Гарольд мечтал после рассказывать в клубах на «Pall-Mall str.» и кабачках на «Montmartre». Размечтался…

Во Фландрии, где начался боевой путь «Королевского военно-морского дивизиона бронеавтомобилей», им было практически не развернуться, – там линия фронта была в буквальном смысле железобетонной. Не только лоб, броню расшибёшь. О лихих экспедициях в тыл противника нечего было и мечтать. А ведь для этого, собственно, и создавался их бронедивизион: «Для проведения операций по спасению пилотов, упавших на ничейной земле, между противоборствующими армиями». А какая там ничейная земля, когда не то, что гранатами, жидким стулом можно бросаться – долетит, не развеется.

Зато здесь, казалось бы, разгуляй. Здесь же, как и вообще, когда воюешь с горцами, не то чтобы вражеский, но даже собственный тыл только там, где стоит твой солдат. И не дальше его собственной тени. А за ней, поди разбери, чья сверху.

И вот вам живой пример. Русские уже давно в Трапезунде, а здесь, можно сказать, в глубоком тылу, не регулярная, но вполне боевая и весьма недружественная часть.

Полагал лейтенант Гарольд, что, кроме обычных неприятелей этих мест – жары, бездорожья, песчаных бурь, им никто не противостанет. Ан нет. Не меньше полуэскадрона местных партизан. Лазы – на редкость воинственная публика, мусульмане-грузины. Народ из числа устроителей Великой Порты. Такие не отсидятся, пережидая очередную напасть на своей земле, и не разбегутся. Следовательно, русского гяура просто так отдадут тоже вряд ли…

Ну да делать нечего. Приказ есть приказ, дело чести британского офицера его выполнить. Хорошо хоть, экипажи машин – сплошь соотечественники. А значит, нет этой странной русской болезни: оглядываться на методы исполнения приказа. Этой их мутной и муторной Достоевщины.

– Неприятности нам ни к чему! – громко заявил лейтенант Гарольд по-русски и, не без дрожи в икрах, от которой его походка могла показаться слегка скачущей, сошёл с подножки бронеавтомобиля. – Мы только хотим забирать нашего лётчика, – он для пущей ясности указал на деревянные ворота Макала-аги в саманном заборе и благодушно развёл руками. – А вы, господа, как хотите.

– А мы тоже хотим забрать уруса, – донеслось от мрачного воинства, глуховато, но вполне разборчиво, да и доходчиво, на русском же.

– Вот как? – потянулся лейтенант с пяток на носки и обратно, чтобы унять чёртову дрожь. – Как поступать? Как будем делать тогда?

– Делить будем, – хладнокровно ответил всё тот же анонимный гортанный голос. – Мы заберём себе голову – а вы всё, что останется.

– Поделить… – как бы раздумывая, прочертил носком ботинка лейтенант Гарольд черту на обильной глинистой пыли. – Нет. Это плохая сделка. Мы заберём всё, а за это не скажем, что вас видели, – добавил он весомо. – Это будет сделка хорошая.

– А мы и не прячемся, – перебил англичанина голос с другого края кавалерийского фронта, и голос более молодой, судя по горячечной тираде, которая разразилась следом: – Это наша земля! Неверным шакалам нечего тут…

Но лейтенант Гарольд уже отступил на пару шагов назад, за прочерченную в пыли линию, и поднял руку с замшевой перчаткой в кулаке – жест, который наверняка должен был добавить матросу Дженкинсу сообразительности.

Дженкинс не подвёл. 7,7-миллиметровый «виккерс» в башенке со скошенными краями вдруг разразился трескучей пулемётной очередью, чётко расставляя восклицательные знаки в бурой пыли по границе «мёртвой зоны», куда отступил лейтенант, у которого хватило истинно британской выдержки, чтоб не зажмуриться.

И потому он увидел всё то, что могло напугать и побольше стрельбы в ответ.

Да, кони лазов всхрапнули и прянули, мотая смолистыми гривами, но их всадники, после короткого замешательства, переглянувшись и обменявшись несколькими криками, скорее даже в адрес коней, выровняли строй. Даже раньше, чем англичанин второй раз поднял перчатку, останавливая стрекот пулемёта.

Ряд тёмных лунок перед копытами оборвался риторическим многоточием.

Гильзы ещё, позванивая, скатывались со скошенной брони на капоте «ланчестера», а упрямец уже демонстрировали англичанам альтернативу: гранату.