Прощание с кошмаром

Якин рисовал (не бесплатно, конечно) для Белогурова фреску-коллаж на стене в гостиной. И странная фантасмагория представлялась его вдохновенному взору: Fn de sncle, как он говаривал — Конец века. Скончание времен. В композицию эту вошли многие образы, памятные Белогурову с детства и юности, —Мэрилин Монро в виде голливудской феи-бабочки, «Битлы», словно валеты, выпавшие из игральной колоды, Высоцкий в алой кумачовой рубахе и царских регалиях Емельки Пугачева, нахлестывающий нагайкой серого в яблоках, вставшего на дыбы жеребца, Сухов и Верещагин, чокающиеся гранеными «сто грамм» над станковым пулеметом, ее благородие госпожа Удача в виде бубновой дамы в подвенечном уборе. Образы эти вырастали из какого-то фантасмагорического хаоса клубящихся облаков, развевающихся кумачовых знамен, залатанных хипповыми заплатами джинсовых драпировок, кусков потрескавшейся кухонной клеенки (такая, в синюю клеточку, помнится, была на коммунальной кухне Белогуровых на Арбате). Они отпочковывались друг от друга, как побеги невиданного живого дерева — небоскребы Нью-Йорка, «где я не был никогда», Роберт де Ниро в облике гангстера с автоматом, тут же — зеленоглазый загадочный Улисс — дитя Джойса, растекающиеся по столу в форме яичницы знаменитые часы Дали, отсчитывающие последние минуты Века и Тысячелетия, и еще…

Белогуров смотрел на фреску и словно видел эту фигуру впервые.

— Что это? Что это такое? — прошептал он хрипло.

— Это же… Иван, да вы сядьте, на вас прямо лица нет. Что-то случилось? Так рано еще, я только встал, за работу не брался и… А это вчерашнее, я закончил… Да что с вами?

— Чуть не врезался. Там.., у Курского на кольце. — Белогуров сел на рулон коврового покрытия у стены. В гостиной, так как тут работал Якин, пока не было даже мебели. — Я.., не из дома еду.., так, шлялся.., решил заглянуть по пути да чуть в аварию не угодил… Болван…

Якин покосился на этого «хозяина апартаментов», как он звал про себя Белогурова, — шлялся? Всю ночь, что ли? Странно — трезвей стеклышка, даже и не пахнет спиртным. Но вот лицо… Белая окаменевшая маска вместо лица — ходячий испуг и страдание. Белогуров не сводил глаз с фрагмента фрески, где Якин, кстати, после детального с ним обсуждения, только вчера вечером закончил фигуру из «Страшного суда», что в Сикстинской Капелле. Ту самую, знаменитую, часто изображаемую на открытках и репродукциях фигуру человека, закрывшего в ужасе и потрясении от представшей перед ним картины Ада, Чистилища и Суда лицо ладонью.

— Но вы ж сами, Иван… Мы же это с вами предварительно обговаривали.. Вы сами остановились на этом микеланджеловском «Ошарашенном», как вы его окрестили, — заметил Якин. — Теперь неприятно на него смотреть? Он тут ни к чему, думаете? Что ж, давайте уберем. Хотите, — он усмехнулся, — влимоним сюда «Титаник», камнем идущий ко дну, хотите, я вам сюда Леонардо Ди Каприо вставлю, еще что-нибудь этакое из.., соплей с сахаром?

— Нет. — Белогуров все глядел на искаженное ужасом лицо на фреске. — Пусть.., черт с ним, пусть остается, без соплей обойдемся… Я что-то никак не могу в себя прийти, Гриша… Авария. Едва вывернулся. Пусть этот будет, не трожь его… А ты сам, скажи, веришь? Микеланджело вон верил, а ведь не глупее нас был… А ты, скажи, веришь?

— Во что? — Якин, присев на корточках в углу, рылся в своем барахле, сваленном в сумках и так просто кучей прямо на полу. Извлек початую бутылку водки.

— А вот в этот Суд? Что, мол, все равно всем за все воздастся? — Белогуров пытался усмехнуться, но усмешка обернулась жалкой гримасой.

— Не-а. Экие каверзные вы с утра вопросы задаете, Иван… За жизнь, философию и любовь русский интеллигент обычно к ночи рассуждать начинает.

— И я не верю. Брехня все это, чушь. Ничего там нет, тьма. А.., а так иногда страшно, Гришка, — Белогуров сгорбился, — И я просто не могу., не знаю… Что это, водка у тебя? А, все равно, давай. Немного, а то я все же за рулем.

— Да разве можно вам сейчас за руль? — Якин выглянул в окно: во дворе на охраняемой платной стоянке действительно стояла вишневая белогуровская «Хонда». — Егору вон позвоните, он за вами приедет и машину отгонит. Хотите, я позвоню?

— Не звони туда! — Белогуров и сам испугался своего хриплого крика. — Не нужно, все ерунда… Черт с ними, и с Егором, и с тачкой.., я тут посижу, дух переведу и поеду — работай, мешать тебе не стану — Он провел по лицу рукой, — Обрыдло мне все, Гриша. Дом и вообще… Глаза бы не глядели. Хоть бы сбежать куда… Ты — «вольняшка» как отец мой говаривал, закончил день, собрал манатки — и свободен. Завидую тебе, не потому, что талант ты, а потому, что вольный ты человек…

— А вас кто неволит? — спросил Якин, разливая водку в две кофейные чашки.

— Меня? Я сам себя неволю.

— Это все деньги. Деньги вас душат, из горла прут, — назидательно заметил Якин. — Собственность. Капиталист вы, Иван, де-факто, а де-юре… Вы же образованный, культурный человек, тонкая натура. В душе-то разве этого вам надо?

— Этого, — Белогуров обвел глазами гостиную. — А ты бы разве, Гриша, от всего этого, будь оно твое, у тебя, отказался?