Просто любовь

— Я понял, что облажался, и выскочил на улицу: собирался сесть на мотоцикл и ехать за тобой. А тут ты бежишь… — Его челюсти напряглись. — Когда он повалил тебя, мне захотелось его убить, и я бы, наверное, это сделал, если бы Чарльз меня не остановил.

Пока Лукас раздевался, я сидела на столешнице. Потом он раздел меня, отвел в душевую кабину, с ног до головы вымыл и осмотрел. Как и следовало ожидать, мы оба были в синяках и ссадинах. Я даже руки с трудом могла поднять.

— Это нормально, — сказал он, заворачиваясь в полотенце и заворачивая меня. — Во время драки не всегда чувствуешь, когда тебя ударили: ты неудачно приземлился или ушибся обо что-нибудь? Адреналин притупляет болевые ощущения. Ненадолго.

С его темных волос, доходивших ему до плеч, по спине и груди стекали струйки воды. Он снова меня усадил, чтобы вытереть мне голову. Я смотрела на маленькие ручейки на его татуированной коже: они змейкой бежали по красной розе, прорезались сквозь строчки на боку, а потом скатывались по дорожке волос на животе и исчезали под полотенцем. Я закрыла глаза:

— В последний раз я сушила голову не сама, когда сломала руку. Это было в шестом классе.

Лукас аккуратно, не дергая, захватывал полотенцем каждую прядь.

— Как это тебя угораздило?

Я улыбнулась:

— Упала с дерева.

Он засмеялся, и от его смеха все мои ссадины и синяки стали болеть меньше.

— Ты? С дерева? Что тебе там понадобилось?

Я лукаво прищурилась:

— Кажется, поспорила с одним мальчиком.

Его глаза загорелись.

— Ах вот оно как! — Он сел передо мной на корточки. — Переночуй у меня, Жаклин. Нужно, чтобы ты побыла здесь хотя бы сегодня. Пожалуйста.

Он взял одну мою руку, а другую я приложила к его лицу. Мне было так удивительно, что эти глаза, похожие на льдинки, могут согревать меня всю до последней клеточки. Серьезных повреждений на лице не было, если не считать назревавшего синяка, ссадины и небольшой ранки на скуле.

Дальше Лукас заговорил шепотом:

— Перед тем как уехать, отец сказал: «Старик, ты остаешься за хозяина. Береги маму». — Мне на глаза навернулись слезы. И ему тоже. Он с усилием сглотнул. — Я не защитил ее, не смог ее спасти.

Я прижала его голову к своей груди. Он плакал, стоя на коленях и обвивая меня обеими руками. Я крепко обнимала Лукаса, гладила по волосам. Я знала, что события нынешней ночи задели самую болезненную струну в его измученном сердце. Все эти восемь лет он страдал не только от пережитого ужаса. Он мучился чувством вины, существовавшей только в его воспаленном сознании.

Когда он затих, я сказала:

— Я останусь у тебя сегодня. А ты сделаешь то, о чем я тебя попрошу?

Лукас преодолел настороженность, которая стала для него естественной: я и раньше видела, как он это делает, но никогда еще в подобные моменты его лицо не было ко мне так близко. Он нервно втянул воздух, собираясь с силами:

— Конечно. Я сделаю все, чего ты захочешь.

Голос у него был хриплый, надтреснутый. Когда он тронул языком колечко на губе, на меня нахлынуло такое бешеное желание, что стало обидно тратить время на разговоры.

— Пойдешь со мной завтра на концерт к Харрисону? Он мой любимый восьмиклассник, и я обещала ему прийти.

Лукас приподнял брови и удивленно заморгал:

— Хм… Ладно. И это все?

Я кивнула. Он покачал головой, нацелив на меня свою призрачную улыбку:

— Пойду принесу из холодильника пару пакетиков льда. А ты пока, может, ляжешь в постель?

Я встала и, положив ладони ему на грудь, подняла на него глаза:

— На спор?

Он накрыл мою руку своей, привлек меня к себе и, наклонившись, ласково поцеловал:

— Почему бы и нет? Только, чур, не падать.

ГЛАВА 27

Школьный зал был битком набит родителями с видеокамерами и скучающими братьями и сестрами. К некоторым из юных дарований пришли даже бабушки с дедушками. Обойдя людей, кучковавшихся в проходе, мы с Лукасом сели в один из средних рядов, с краю. Я посмотрела на ксерокопированную программку концерта: Харрисон играл в оркестре старшеклассников, значит появиться на сцене должен был не скоро. Два мальчика моложе его тоже брали у меня уроки, и их выступлений я раньше никогда не видела. Так что у меня был повод поволноваться за них за всех.

Я наклонилась к Лукасу и тихо, чтобы никто из родителей не услышал, сказала:

— Думаю, мне стоит тебя предупредить: многие ребята, особенно из тех, которые будут выступать первыми, занимаются всего несколько месяцев. Поэтому не удивляйся, если они… не совсем виртуозы.

Лукас приподнял уголок рта. Мне захотелось поцеловать его, но я сдержалась.

— То есть ты меня мягко готовишь к тому, что сейчас мне придется слушать скрежет ногтей о стекло? — спросил он.

Справа, из той части зала, которая предназначалась для выступающих, раздался голос Харрисона:

— Миз Уоллес!

Я отыскала его взглядом в море черных полиэстеровых смокингов и длинных сиреневых платьев. В тот самый момент, когда я увидела его белобрысую голову, он заметил, что я не одна. Его приветственно поднятая рука застыла в воздухе, а глаза расширились. Я улыбнулась и помахала ему. Он грустно махнул в ответ.