Просто люди: Билли. Ян. Матильда

«В течение следующих эпизодов наши герои, Франк и Билли, переехали в Париж и жили там ровно так, как пообещали друг другу.

Пять раз за два года они поменяли жилье, за каждым новым порогом квадратных метров становилось чуть больше, тараканов — чуть меньше.

Франк поступил в свою школу, Билли кем только не работала, в разных, более или менее достойных амплуа, чего уж тут скрывать, но, к счастью, никогда с корнеплодами.

Звездочка моя, вы слишком добры…

И он, и она влюблялись, влюблялись по-настоящему, всерьез, всем сердцем. Верили в это, делились друг с другом, подбадривали друг друга, разочаровывались, прошли огонь и воду и медные трубы, смеялись, плакали, утешались, ну и в конце концов освоили Париж. Правила жизни, привилегии, ограничения. Крупных хищников, среду обитания и водопои.

Они вкалывали как проклятые, кормили друг друга, перевязывали друг другу раны, вместе пили и похмелялись, ругались, расставались, баловали друг друга, холили и лелеяли, ненавидели, теряли, начинали сначала, разочаровывались, обожали, встречались и поддерживали всю дорогу, но главное — они научились вместе поднимать голову.

Это они жили.

Они.

В течение последующих лет они не раз разлучались, но всегда сохраняли за собой — то один, то другой, по обстоятельствам своих любовных увлечений, — свою малюсенькую двушку на улице Фиделите[45], которая и сегодня остается их единственным портом приписки на этой земле.

Разве что вот сейчас в отпуск выбралась, а так, Билли больше не покидала Париж, ставший ее любимым городом и единственной семьей, не считая Франка, который — он ведь хороший сын — продолжал мотаться на поезде к своим на всякие праздники.

Его отец с ним больше не разговаривал, но это уже не имело значения, поскольку он вообще больше ни с кем не разговаривал за пределами своей группки единомышленников по борьбе с Саботажниками. Его мать пребывала в отключке, а вот у Клодин все было в порядке. И Клодин никогда не забывала передать привет Билли. Никогда. И даже иногда посылала ей свои рыхловатые песочные печенья.

И вот, почти три года назад, когда Франк еще учился и работал в шлифовальной мастерской в Марэ, а Билли заходила за ним вечерами отвлечь его от работы, поскольку снова была одна, к тому же сама работала по ночам (конечно, она была белая и с документами, но о нормальной работе мечтать не приходилось), так что, пока она завтракала, он пил свое вечернее пти-шабли в надежде на лучшее, в ее жизни снова произошли серьезные перемены.

Поскольку Франк частенько задерживался, а хозяйке цветочной лавки, расположенной напротив его мастерской, было сто лет в обед и в одиночку ей требовался не один час на то, чтобы втащить с улицы все свои ведра, кустики, цветы в горшках и прочую дребедень, то Билли — не любившая ждать парня больше, чем следует, — начала ей помогать убирать товар, чтобы не стоять без дела. (Ну и во избежание соблазна бахнуть пол-литра пива перед своим „утренним“ кофе, чего уж тут скрывать, когда это всем известно.)

И так подсобила разок-другой, поболтали о том о сем, поговорили основательно, и понеслось: простенькие букетики — траурные венки, мелкие подсказки — серьезное обучение, подработки по субботам — работа неделями напролет, скромные инициативы — заметные преобразования, большие инновации — маленькие успехи, одноразовые чеки — постоянная зарплата, некоторое благополучие — настоящее призвание, — и вот уже она стала супермодным флористом.

Это было очевидно, звездочка моя, совершенно очевидно…

Билли была рождена, чтобы творить красоту, сколько бы все вокруг ни надрывались, пытаясь ей доказать, что это ей не по статусу.

Совершенно очевидно.

Чтоб рассказать, как наша маленькая трусиха стала любимицей на своей улице, в целом квартале, на оптовом цветочном рынке, у редактрис модных журналов, у дизайнеров-декораторов и всех прочих, как из уст в уста пошла о ней молва среди flower power[46][47] столицы — для этого ночи не хватит, тут целую книгу пришлось бы писать.

Если у нее и были проблемы с тем, чтобы изобразить генеалогическое древо своей семейки — не хватало ни mamma mia, ни всяких там богатеньких ответвлений, то в вопросах коммерции она сама могла читать лекции всем этим папенькиным дочкам с дипломами…

У нее обнаружилась не просто предпринимательская жилка, а настоящий дар!

Чего хотела Билли, то и создавал для нее Бог.

Ее немыслимая одежда — вся с головы (в платке) до ног (в носках) в цветочных мотивах (собранная по разнообразным секонд-хендам), ее волосы, которые она красила во все оттенки пантона под цвет шерсти своей собачонки (что-то вроде помеси пуделя с таксой, только пострашнее) в зависимости от их общего настроения, ее старенький фургончик „рено“, так ослепительно разрисованный лютиками по бледно-зеленому фону, что даже девушки из парковочной полиции не решались выписывать ей штрафы, опасаясь мешать столь важному делу.

Вопрос не денег, нет, просто ведь цветы могут и увять, ага? И, пожалуйста, друзья, платите наличными, здесь слишком сыро для оплаты банковской картой. Вот посмотрите, я вам не вру: экран терминала весь запотел… Ох, черт, не повезло… Дамы и господа, платите наличными, за причиненное неудобство вам в подарок достанется целое облако незабудок в бутоньерке.

Букеты Билли были самыми красивыми, самыми нежными, самыми простыми и самыми дешевыми в Париже, ее не надо было учить прогибать этот мир.

С рассвета до заката на ногах, весь день прыгая между своими лютиками и анютиными глазками, в своих цветастых ботинках „Доктор Мартенс“, подпоясавшись рафией, подшучивая над всеми и вся в духе Арлетти[48], с секатором, щелкающим в ее руках с вечера до утра — издалека ее можно было принять за эдакую дочь Элизы Дулиттл[49] и Эварда Руки-ножницы[50] в городском исполнении.

My Fair, Fair, Fair Billie…[51]

Другими словами, издалека ничего от Сморчков в ней уже не угадывалось.

М-м… разве что некоторая деловая хватка…

Старуха на покой не ушла, но передала Билли все дела. Сама она сидела на кассе и по вечерам, пока молодая убирала с улицы товар, подсчитывала выручку в пересчете на франки. О боже, да это огромные деньги, с такими деньжищами она проживет еще тыщу лет!»