Просто мы научились жить

С Женей они столкнулись на пороге общаги, когда Лека выходила, с очередной заемной суммой и размышляла, в какое кафе сегодня поведет Юлю.

Встреча эта была неожиданной, и пугающей. Лека стояла, смущенная и придавленная появившимся вдруг откуда-то чувством вины, но Женька вела себя так, словно ничего не случилось – распросила про дела, рассказала про свои. Лекины глаза не хотели, но все же замечали и ее затравленный взгляд, и осунувшееся лицо, и заплаканные глаза. Что-то внутри кричало приглушенно, издалека: господи, это же Женька! Мелкая Женька, маленькая и твоя. И ей плохо! И виновата в этом ты, и только ты!

И она развернулась и ушла. Ушла от этого взгляда, от этого крика, от этого чувства.

Шла и говорила себе:

– Я не виновата. Чувства приходят и уходят, это жизнь и ничего тут не поделаешь. Мы были вместе пока любили, а теперь это прошло и нужно идти дальше.

Но как бы то ни было, червячок сомнения с этого дня плотно поселился в ее сердце. Ощущение всемогущества уходило, и вдруг оказалось, что кроме него больше ничего нет. Разговаривать со Светловой ей было не о чем, а секс после первых нескольких раз стал скучным и однообразным.

– И я пошла искать могущество в других местах, – жестко сказала себе Лека, прогуливаясь вдоль Фонтанки со стаканом горячего кофе в руках, – Светлова, кажется, так и не поняла, почему я ее бросила, да я и сама тогда не понимала. Глупая девчонка. Уехала в командировку, и понеслось – каждый день новая девушка, желательно натуралка, потому что с ними ощущение могущества было острее, много работы, много алкоголя, много драйва и сотни разбитых сердец. Господи, какой же тварью я была, и какой стала после…

А после она вернулась в Таганрог и с удивлением обнаружила, что жизнь здесь продолжалась и без нее. Оказалось, что Женька встречается с Шуриком, Светлова тоже себе кого-то завела, и никто по ней здесь не скучал и не ждал тоже.

Утешилась быстро – новая работа, новые девушки, новые победы. И только все чаще проходила мимо Женькиного дома вечерами, смотрела в окна, видела свет, и долго стояла, глядя на него и не понимая, зачем стоит.

В новогоднюю ночь напилась. Смотрела на друзей, на Женю, на Светлову, и ощущала как что-то липкое и противное поднимается от живота к горлу, растекаясь по нему мерзкой рвотой.

Что-то пошло не так. Что-то в ее чертовой жизни просто пошло не так.

И от этого стало так страшно, что она рванулась вглубь квартиры, посмотрела на комнату, где раньше спали они с Женей, и где теперь жила Кристина, и вдруг услышала из ванной сдавленные всхлипы.

Плакала Женька – тихо, уткнувшись носом в махровый халат. И Лека сделала то, чего никак нельзя было делать, невозможно было, запретно, и все же сделала – обняла ее и начала целовать, не обращая внимания на протестующие всхлипы.

Эту ночь она запомнила плохо. Не было ни особенной страсти, ни нежности. Женька отдавалась ей с отчанием обреченного, очень грустно и горько, и от этой горечи было еще больнее. С ней было по-другому, но, черт возьми, с ней всегда было по-другому. Больно и сладко, горько и как будто по любви. И когда она заплакала в конце, отвернувшись от Леки и утыкаясь в подушку, на нее стало невозможно смотреть – эта подергивающаяся голая спина, эти лопатки, напряженные плечи, спутанные волосы, все это избивало Леку таким чувством вины, которое оказалось ей не под силу.

– И я сбежала. Утром на нее вообще было невозможно смотреть, и я сбежала, как трус, как самый худший предатель.

Но убежать навсегда не смогла. Ее как магнитом тянуло к Женьке, к ее рукам, губам. И она пришла снова. Ночью, когда все спали. Молча кивнула и за руку потянула в постель. Женя не сопротивлялась. И тогда она стала приходить снова, и снова, и снова.

– Я не думала тогда, чего это стоит ей, моей маленькой Женьке. Я просто хотела и брала то, что хотела. Говорила ей, что не люблю ее, что все это несерьезно, просто дружеский секс. И сама не понимала, что творю.

Но настал день, когда от чувства вины и неправильности происходящего оказалось невозможно больше прятаться. И Лека сбежала снова.

Решила строить свою жизнь, отдельную, и вся отдалась этому строительству. Вот только гуляя с кем-нибудь, все чаще выбирала маршрут, проходящий мимо Жениного дома, и все чаще останавливалась покурить или просто просила: "давай посидим немного, посмотрим".

– Не раз и не два я думала о том, чтобы вернуться, но страх потерять свободу был сильнее. Мне все казалось, что она в этом и есть – жить как хочешь, спать с кем хочешь, не быть привязанной ни к кому и ни к чему. Наверное, я просто уже тогда чувствовала, что Женя – это навсегда, и сопротивлялась этому как могла.

Лека сама не заметила, как дошла до старой Голландии. По щекам ее текли слезы, и остывали ледяными комочками. Столько лет прошло… Столько чертовых лет. А она по-прежнему не понимает, куда идет и чего, черт побери, хочет.

Живот скручивало в узел. Она понимала теперь, ЧТО натворила тогда, и от этого понимания хотелось умереть.

– Какая же я тварь, – сказала Лека, глядя на голые деревья острова и железные трубы, – что же я натворила…