Просто вспомни обо мне…

Чтобы придать ему хоть немного уверенности в себе, Даша безапелляционно заявила:

– Все великие люди казались странными.

Быстро повернув голову и едва не свалив подушку, Данил с восторгом спросил:

– А я – великий человек?

– Не знаю, – смешалась она. – Вполне может быть… Обычно это понимают, когда человек уже уходит.

– Куда уходит?

– Туда… Куда ушла Ксеня. Помнишь?

– Я помню Ксеню, – подтвердил он.

Не справившись с ревнивым любопытством, Даша спросила:

– Ты ее очень любил?

И прижалась к нему поплотнее, надеясь вытеснить последние сохранившиеся в его теле воспоминания о сестре. Он уже не был таким горячим, даже испарина успела высохнуть, а Даше хотелось, чтоб он таким и оставался.

– Мы все время ссорились, – неожиданно ответил он.

– С Ксеней? Господи, почему?

– Я не помню, – без сожаления сказал Данил. – Наверное, она тоже хотела, чтобы я стал другим.

Даша торопливо заверила:

– Я этого не хочу.

– Не хочешь? Ты же хотела!

– А теперь не хочу. Потому что… Ты мне очень нравишься таким. У меня таких, как ты, еще не было.

Он повернулся на бок и долго, печально смотрел ей в глаза. Не выдержав этого, Даша со вкусом чмокнула его в губы, но Данил чуть отодвинулся и угрюмо спросил:

– А куда ты дела тех, которые у тебя были?

– Куда дела? Ну… Как тебе сказать… Они приходили и уходили. Не бойся, я никого не выбросила в сугроб, как старую елку. Все они живы и здоровы.

– Ты… – он вдруг запнулся, и Даша на расстоянии почувствовала, как погорячела его щека. – Ты делала с ними это? Ну, как мы сейчас…

«Детям врать нехорошо! – приструнил ее внутренний голос. – Давай исповедуйся».

Прибегнув к тактике компромисса, которая часто выручала ее в разговорах с сыном, Даша сказала:

– Ты делаешь это лучше всех!

– Да?! – Он так обрадовался, что Даше стало стыдно, хотя она и не поняла – за что?

– Да, мой хороший.

– Почему ты называешь меня «мой хороший»?

Она сжала его мягкие щеки, и рот, как у младенца, раскрылся «клювиком».

– Потому что ты – мой. И ты – хороший. И очень мне нравишься. Ты, наверное, спать хочешь? Ложись поудобнее, я немножко поглажу тебя, ты успокоишься и уснешь. Я спою тебе свою колыбельную. Может, ты и ее запомнишь…

Послушно поерзав, Данил сунул под подушку согнутую руку, закрыл глаза и улыбнулся.

«Мой хороший, – повторила Даша уже про себя и с благоговением провела рукой по его выцветшим волосам. – Вот это да… Купила себе порося и влюбилась в него…»

Утром Даша металась по квартире, на ходу застегивая джинсы и отдавая распоряжения:

– Из дома не выходите, там тридцать один градус. Обед в холодильнике, Сережка знает. Не забудьте выключить плиту. Ну, может, я заскочу… У меня сегодня несколько съемок. Даня, ты долго будешь копаться? Давай за стол, я уже опаздываю. Мы проспали все мыслимые сроки… Ах ты, мой хороший. – Настигнутая ночным видением, она остановилась на миг и прижала к животу голову Данила, который, сидя на полу, старательно натягивал носок.

Засветившийся благодарностью взгляд метнулся вверх, но Даша уже помчалась дальше.

– Мальчики, за стол! – донесся из кухни ее свирепый окрик, и Данил покорно поднялся.

Выбравшийся из спальни Сережка, подтянув светлые трусики, неодобрительно оглядел его, но ничего не сказал. Он вообще редко обращался к Данилу первым.

– Доброе утро, – несмело проговорил старший ему в спину.

Что-то буркнув в ответ, Сережка прошлепал в ванную и оттуда заорал:

– Мам, я потом поем! Там мультики начинаются.

«Он не хочет даже есть со мной вместе…» – Данил с трудом справился с исказившимся обидой ртом. Прошмыгнув мимо ванной, он бросился к Даше и умоляюще зашептал:

– А можно, я с тобой? Я не буду мешать! Я сумку понесу. Что мне тут делать без тебя? Сережка со мной даже не разговаривает.

– Вот два обалдуя, – вздохнула Даша и, поморщившись, отхлебнула горячий кофе. – Ну ладно, пошли. Только замерзнешь ведь.

– Я не замерзну, вот увидишь! – обрадованно зачастил он. – Я ведь вчера не замерз, а ты тоже говорила: тридцать один градус.

Она сурово приказала:

– Съешь вот этот бутерброд и выпей чай, пока не остыл. Сейчас найду тебе теплую рубашку под свитер. Только, может, рукава будут коротковаты… А ты их не застегивай! Да не глотай же ты такими кусками, подавишься! Я не уйду без тебя…

Забравшись на табурет, она достала с антресолей большой чемодан с оставшимися от отца вещами. Даша точно помнила, что здесь хранится: спортивный костюм, который она приберегала для Сережки, протершийся под мышками шерстяной свитерок (отец всегда надевал его, когда они отправлялись в лыжный поход), выцветший шарф… Он носил свои вещи годами и покупал что-то новое только в крайних случаях, поэтому Даша так хорошо знала каждую. Но сейчас она искала рубашку. Кто-то подарил ее отцу и не угадал с размером – она оказалась великовата, а Данилу должна была прийтись впору.

– Чьё это? – промычал он, дожевывая бутерброд.

Даша оглянулась через плечо и подала ему рубашку:

– Не глаженая, но под свитером незаметно. Главное, чтоб тепло было, а она фланелевая… Это папины вещи. Ты помнишь своего папу?

Перестав жевать, он озадаченно уставился на нее.

– Папу? – повторил Данил почти по слогам.