Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Да пойми ты! — перебила Аля. — Где бы было твое творчество, твой талант, если бы все было так, как раньше? Ты либо остался бы на всю жизнь никому не известным, либо угодил в психушку!

— Не знаю, — как заклинание, повторил Серега, — я всегда от скуки писал, а когда занимаешься чем-то от скуки, это не надоедает. Значит, глядишь, и написал бы то, что написал. А уж попали бы полотна в Японию — это другое дело. Вон Васильев писал себе и писал, нигде не выставлялся, а теперь его все знают, после смерти конечно. Если бы у меня было что-нибудь стоящее, так, наверное, не пропало бы. А то, что японец полмиллиона отвалил на аукционе, — это не показатель. Вон «Сотбис» тоже немалые тысячи отдал, в долларах, не в рублях, а если разобраться, не знаешь, за что. Разве что для вспоможения творческому поиску. Что сто лет спустя будет — не узнаешь.

— Это точно, — кивнул дед, — молодец, майор!

— Дался тебе этот майор, — проворчала Аля, — у тебя всякий, кто без звания — не человек!

— Звания люди дают и люди отбирают, — произнес генерал, — но сам человек всегда свое звание имеет, которое у него только Господь Бог мог бы отобрать, но и то не может, так как не существует. Я знаю генералов, которые как были капитанами, так и остались. Звезды получили, а ума нет. А есть — капитан, но ему обязательно надо быть генералом, потому что внутри он уже генерал. Вот так. Мало ли что Сергей твой — рядовой. Я ж говорю — внутри него майор уже сидит. И еще расти, наверное, сможет. Кто его знает, может быть, даже до маршала!

— Блестяще! — поджала губки Аля. — Маршал Искусств Советского Союза! Или генерал-лейтенант живописи и ваяния!

— Или просто народный художник СССР, — усмехнулся дед.

— Да зачем эти чины?! — вскипела внучка. — Большая часть наших великих художников даже членами Академии художеств не были.

— Ни черта ты не поняла, — вздохнул дел, — я ведь тебе про то же самое говорю: не важно, что на погонах! Важно другое: можешь ты командовать дивизией или твой предел эскадрилья? Потенциал у тебя на это есть или нет? Я старый, много людей видел и знаю, кто в ком сидит. Вот отец твой — полковник и полковником помрет, хоть это и моя, старого дурака, недоработка. Должность ты, Ванька, генеральскую не потянешь. Только себя измучаешь и людей тоже. Добро будет, если до пенсии без ЧП дотянешь.

— Говорили уже, батя, — примирительно сказал Иван Валентинович. — Что я, не понял, что ли? Но ведь приказ уже есть, все выписано.

— Вот сейчас ахают и охают, что Сталин генерала Павлова расстрелял, — прищурившись, словно бы целясь, скрипнув зубами, припомнил дед, — а небось, не помнят, как он лихо до этого подпрыгнул — оп! — и сразу на командующего округом. А что вышло?! У меня 22 июня навечно завинчено — и в голову, и в сердце! Я как сейчас наш аэродромчик вижу — как «ишаки» разбитые полыхают! И крылья со звездами повсюду валяются, и трупы. Кто прохлопал? Сталин в Москве или Павлов в Минске?! Сейчас вроде бы не так, вроде мы со всеми дружимся. Только и тогда был пакт с немцами, а кончилась дружба двадцать второго! Смотри, Иван, ты ведь не колхоз принимаешь! Там прохлопаешь — без урожая останешься, а здесь сам башки не сносишь и другим придется из-за тебя свои класть.

— Да что ты все каркаешь? — разъярилась уже не на шутку баба Шура. — Какая там еще война?! Что, все вокруг идиоты, что ли?! Никто на нас не полезет, разве найдется вот такой старый дурак вроде тебя. Другой бы радовался, что сын его догоняет, а этот еще ворчит. Да чего там! Знаю я, как ты сам таким же хозяйством командовал. Тоже не семи пядей во лбу, а справлялся. И метался по ночам, и ЧП ему всякие снились, и разбор летных происшествий в кровати производил — все было. Ничего, до пенсии дожил, и все в порядке, даже помирать жалко будет.

— Если дальше так будет, — решительно выпалил дед, — не пожалею. Лишь бы успеть до того, как… И выговорить-то страшно!

Наступило неловкое молчание, которое взорвала Аля:

— Ну что ты говоришь! Чего ты хорошего видел?! Ну повезло тебе, повезло! Ты ж мог сто раз погибнуть, сто раз пропасть — по чьей вине? Что в тридцать третьем повезло — от голода не помер, что в тридцать седьмом — не посадили, не расстреляли, в сорок первом повезло, в сорок девятом повезло, в пятьдесят первом в Корее, тоже повезло. Героя получил, генералом стал — тоже повезло. Но ты же всю жизнь не жил, а только воевал, боролся, мучился! Это что — счастье?! Конечно, ты сейчас скажешь — вот я вашу счастливую жизнь и завоевал! Раньше бы сказал, теперь постесняешься. Это я только до пятого класса могла думать, что у нас жизнь счастливая! Мы — элита, мы — привилегированные, а большинство, как при царе Горохе, — с хлеба на квас. Вот во что эта борьба вылилась!