Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

— Я лучше знаю, кому и что, — отрезал участковый, — там еще во дворике Гоша отдыхает… Три дня держался! Я уж думал, спишут с меня одного алкаша. Так. Как ваша фамилия? — обратился он к Шурику.

— Нефедов, — пробормотал тот, зажимая руку. Похоже, драться он не собирался. Один из сержантов, пришедших с участковым, кое-как помог ему перевязать руку.

— Документы есть? — Милиционеры деловито охлопали парня. «Пушки» не было.

— Есть…

Левой рукой Шурик полез в карман куртки и вынул оттуда паспорт, военный билет офицера запаса, водительские права и… орденскую книжку. Потом еще и бумажник, где лежало много зеленых, лиловых и красных купюр.

— Богатый, — вздохнул участковый. — Э, «береты», сюда идите. Вы — понятые.

Участковый стал записывать на казенную бумагу все, что он изъял у Шурика. В бумажнике лежало еще несколько документов. Оказалось, что Шурик — старший лейтенант запаса ВДВ, участник строительства БАМа, интернационалист-афганец и еще, ко всему прочему, — участник ликвидации последствий Чернобыля. По орденской книжке за ним числилось два ордена Красной Звезды и отдельными книжечками были зафиксированы несколько медалей.

— Не много ли на одного? — спросил участковый. — Что-то у вас, гражданин Нефедов Александр Николаевич, многовато ксив. Проверять придется! Сами пойдете? Помощи не надо?

— Не надо… — буркнул Шурик. — Рука разбита, и башка гудит, а то бы…

— Лишнего-то не говори, — сказал Иван Палыч, — а то скажешь лишку, а потом скучно станет, как протрезвеешь… Идем!

Шурик, ссутулившись еще больше, пошел за участковым, сержанты держали его за локти — для страховки. На дворе еще задержались, прибрали Гошу. «Газик» расфыркался, закрутил лиловый огонек и покатил куда-то….

— Вот дурачье-то! — всхлипнула Люска. — Этот Палыч, гад такой, всегда без очереди лезет! Хрен я ему теперь отпущу! На полета! Ну не гад ли, а? И этот тоже хорошенький… Шурик! На подвиги потянуло…

— Хорошо еще, что к КВНу не придрались… — заметил Серега. — Даже бутыль оставили.

— Как раз еще по стакану? — шмыгнула носом Люська. — Долбанем?

— Чего делать-то?

КВН пошел туго, но Серега сдержался. У Люськи, как ни странно, оказалось совсем гладко. Она только еще больше забагровела, подвинулась ближе и, хихикнув, спросила:

— Ты чего, верно, по Гальке скучаешь? Или Гоша треплется?

— Жалко ее… Она ведь баба хорошая, только злая, когда перепьет.

— А я всегда добрая… — Люська, обдавая винным духом, прильнула к Сереге. Захотелось отпихнуть, но пожалел. Обнял за плечо и бормотнул:

— Ну, раз добрая…

А пропади она пропадом, проклятая пустота! Пропади пропадом все мысли, весь интеллект и прочее! Есть ночка, может, и утречко будет… Есть дом, есть хмель, есть телка и есть щель! Гул-ляем! Мисс Пивняк — прошу в опочивальню! Не было любви — и не надо! Зато вот это есть. А чего там в платье топорщится? Ух, какие крутые, гладкие… Тепленькие… Вот она, истина! Да здравствует Зигмунд Фрейд! Да здравствуют Барков, Арцыбашев, Мопассан и все прочие!

Люська ржала, липла к нему — ей не терпелось. Не свое ведь — ворованное! У Гальки — лучшей подруги, которая сейчас в тюряге, у незнакомой ей московской Лены, у шоколадной Оли… Вообще у всех баб Советского Союза и всего мира она его своровала! Она, пивная королева, мисс Пивняк- 89! И черт с ним, с этим настоящим миром, который, кажется, похож на одного огромного алкоголика… Пусть все летит к такой-то маме, ко всем дьяволам!

Толкнув Люську на кровать, Серега выключил свет и взобрался к ней. Жадно облапила толстыми ручищами, потянулась к губам… У, какие же они жадные, липкие, удушающе напомаженные! И рубаху рвет, не жалея пуговиц, и свой лифчик наизнанку, чтобы шерстью их пощекотать! Бешеная! С шелестом сдвинул вверх подол, с шорохом и скрипом сдернул трусы… Люська обмякла, распласталась, закрыла глаза… Эй, залетные! Понеслась душа в рай! Только в рай ли? Рай ли это горячее, мокрое, скользкое или все-таки ад? Эвина Джованни Бокаччо! «Броня крепка, и танки наши быстры» — так что ли? Или лучше: «Мы красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ…» Даешь! Уже дала, а дальше что? Эх, Люська, кобыла ты миленькая! Спасибо тебе от гениального художника Панаева за это временное и ненадежное спасение…

Лихо несут залетные, аж в глазах темно. И душно, и жарко, и ничего не страшно, даже конца света бояться не стоит. «Эх, тачанка-ростовчанка, наша гордость и краса, конармейская тачанка, все четыре колеса!» Галька это или Люська, кто дышит в ухо? Ведь все уже было: и пружинный звон, и лязг кровати, и бряканье стаканов, и дребезжанье стекол…

Ого! Закипает в серединке! Запыхтела, задышала, вцепилась, зажала, как льды — «Челюскин», и — выплеснулась, взвизгнула:

— О-о-о-й!