Простреленный паспорт. Триптих С.Н.П., или история одного самоубийства

Свалить-то статую свалили, а вот погрузить не могли. Лабрадоровая громада весила много больше, чем пять тонн. Приказа колоть статую на куски никто не отдавал, а инициативу на это дело никто проявлять не хотел. Поэ-тому решили, что генералиссимус может немного полежать в снегу… Но на утро все, кто уже знал, что Сталин свергнут с пьедестала, были ошарашены слухом, что статуя оказалась вновь на прежнем месте. Серега сбегал и убедился, что это так. На сей раз начальник милиции приказал всем убраться из парка, а статую взорвали толовой шашкой, пробурив в животе генералиссимуса шпур. Около двух лет пьедестал пустовал. Поговаривали, что на него установят Хрущева. Однако на это место была воздвигнута бронзовая скульптура «Пионеры-партизаны». Мальчик и девочка в ватниках, пригнувшись, вглядывались куда-то в фасад Дома пионеров. Девочка что-то показывала мальчику, а мальчик прикладывался из ППШ. Злые языки утверждали, что девочка показывала мальчику на кабинет директора Дома пионеров и говорила: «Ну-ка, Ваня, дай-ка туда очередь!» Другая версия гласила, что пионеры-партизаны по ночам обстреливают своих гипсовых коллег. Действительно, хотя гипсовых пионеров одно время упорно подновляли, но от действия ветровой и водной эрозии, от мороза и жары гипс постепенно размокал, трескался и рассыпался. Кроме того, живые пионеры довольно часто закидывали гипсовых снежками, отвинчивали от них куски рук и ног, отшибали носы и уши. Гипсовые бедняги перенесли такое, что и не снилось пионерам-партизанам. На посеревшем гипсе писали все известные матерные слова, пририсовывали некоторые части тела, заливали их чернилами. Однако снести их отчего-то не дозволялось, и они продолжали гордо смотреть в вышину потрескавшимися глазами и отдавать пионерский салют несуществующему вождю, хотя их перебитые во многих местах руки держались только на проволочной арматуре.

Внутри Дом пионеров был тоже рассчитан на прежние времена. Там были толстые стены и маленькие комнаты, тесные туалеты и большие, вытянутые в длину залы. В кружках и секциях жизнь теплилась с трудом. В авиамодельном кружке строили резиномоторные модели из планок и папиросной бумаги. В судомодельном — яхты из долбленых чурок. Девочки вязали на спицах, танцевали и пели. Среди мальчиков наиболее популярна была секция бокса. Трое из десяти юных боксеров уходили в большой спорт, пятеро — на скамью подсудимых, а двое оставшихся становились комсомольскими работниками.

В изокружке числилось двадцать пять человек, но больше десяти собиралось редко. Во-первых, Серега считал, что рисовать научить можно только того, кто хочет этого сам, а не идет вслед за приятелем. Во-вторых, надо было иметь хоть какие-то способности и, по крайней мере, но быть дальтоником. Впрочем, у Сереги был случай, когда один из его учеников, не различая цветов, оказался прекрасным графиком. Без всякого образования, не считая изокружка, он уже сейчас мог бы сидеть на Арбате и брать по четвертному за экспресс-портрет. Однако этот мальчик в данное время находился в ВТК за угон мотоцикла, наезд на пешехода, а также за сопротивление сотрудникам милиции.

Сегодня вообще пришли пятеро. Один, двенадцатилетний, занимался третий год, трое одиннадцатилетних — второй, а пятый был совсем новичок, единственный, кто пришел сюда этой осенью. Директора, или заведующая, Дома пионеров — точного названия должности Серега не знал — раньше работала инспектором роно, потом в комиссии по делам несовершеннолетних, затем была замом по воспитательной работе в какой-то школе, и наконец райкобра отправила ее в Дом пионеров. Она считала, что Серега мало пропагандирует свой кружок, не обеспечивает набора и не выявляет таланты. Она все время стращала Серегу тем, что закроет кружок. Он знал, что начальница этого не сделает, и не боялся. Конечно, многие числились у него «мертвыми душами», но те, кто ходил постоянно, Сереге были многим обязаны. И на районных, городских и прочих конкурсах детского рисунка Серега своих ребят выводил, как правило, на вторые-третьи места, а иногда и на первые. Хотя, конечно, это было не главное. Что было главное, Серега и сам не знал. Педагог из него был все-таки не очень. Научить любого болвана он не мог, да и не хотел. Он мог только развить то, что уже было заложено, — не больше. А проверял он это просто. Спрашивал у новичка: «Какого цвета снег?» — «Белый». — «А в тени от дома?» — «Голубой…» — «А розовый снег бывает?» — «Бывает, если закат». Если новичок отвечал таким образом, Серега занимался с ним серьезно. Если нет, то пытался научить наблюдательности. Если и тут ничего не выходило, то разрешал такому товарищу ходить на занятия в кружок и рисовать все, что тот захочет, — может, где-то что-то и проклюнется.