Я только надеялась, что он не порезался этим стеклом. Я не винила его за это. Я винила мать. Она это с ним сделала. Уехала, исчезла, не звонила, не предупредила. Он никогда бы не сорвался, если бы не увидел эти дурацкие бумаги. С ним все было бы нормально, если бы он смотрел телевизор и читал журнал «Хэмилтон», а не отходил бы сейчас от похмелья.
Я продолжала уговаривать себя не плакать, пока собирала пылесосом более мелкие осколки стекла и выравнивала столик. Я не могла плакать. Если бы я заплакала, это не имело бы никакого отношения к тому, что мои родители разводятся. Это не было таким уж шоком. Это не было бы из-за того, что я скучала по матери. Она слишком долго отсутствовала для этого. Я бы даже не оплакивала семью, которая у нас раньше была. Мне нравилась наша жизнь, моя и папы. Нет. Я бы плакала из-за гнева, страха или чего-то такого же эгоистичного. Я бы плакала по тому, что это значит для
Я только задвинула пылесос обратно в шкаф, когда зазвонил домашний телефон.
— Алло? — сказала я в трубку.
— Добрый день, Простушка.
О, черт. Я забыла о встрече с Уэсли и о том дурацком сочинении. Из всех людей сегодня, почему это должен быть он? Почему этот день должен был стать еще хуже?
— Уже почти три, — сказал он. — Я собираюсь ехать к тебе. Ты сказала позвонить, прежде чем я выеду… я просто пытаюсь показать хорошие манеры.
— У тебя их нет. — Я кинула взгляд в сторону, откуда доносился храп отца. Гостиная, хоть и убранная, выглядела какой-то голой, и нельзя было предугадать, в каком настроении проснется папа. Вряд ли в хорошем. Я даже не знала, что скажу ему. — Послушай, я тут подумала, что лучше я к тебе приеду. Увидимся через двадцать минут.
В каждом городе есть один из тех домов, ну, знаете, которые настолько хороши, что не вписываются в основной пейзаж. Дом настолько выглядит вычурным, что, кажется, его хозяева так и кидают тебе в лицо свое богатство. В каждом городе есть один такой дом, и в Хэмилтоне этот дом принадлежит семье Раш.
Я не знаю, называются ли такие дома особняками, но в этом доме три этажа и два балкона.
Уэсли встретил меня у входной двери, на его губах играла назойливая самоуверенная ухмылка. Он облокотился на дверной косяк и сложил руки на своей широкой груди. Он был одет в темно-синюю рубашку с закатанными до локтей рукавами. И, естественно, несколько верхних пуговиц оставил расстегнутыми.
— Привет, Простушка.
Знал ли он, насколько неприятно мне это слышать? Я кинула взгляд на его подъездную дорожку, которая была пуста за исключением моего Сатурна и его Порше.
— Где твои родители? — спросила я.
— В отъезде, — ответил он, подмигнув. — Похоже, здесь будем только мы вдвоем.
Я оттолкнула его и зашла в большую прихожую, закатив глаза от отвращения. Поставив ботинки ровненько в угол, я повернулась к Уэсли, наблюдавшему за мной с легким интересом.
— Давай покончим с этим.
— Ты не хочешь тур по дому?
— Вообще-то нет.
Уэсли пожал плечами.
— Твоя потеря. Следуй за мной.
Он провел меня в огромную гостиную, размером, должно быть, со столовую в Хэмилтон Хай. Две крупные колонны подпирали потолок, а по комнате были расставлены три бежевых дивана и два такого же цвета кресла. На одной из стен я заметила гигантский телевизор, а на второй — камин. Январское солнце светило сквозь окна, занимавшие одну из стен от пола до потолка, его свет придавал окружению ощущение спокойствия и счастья. Но Уэсли повернулся и начал подниматься по лестнице, в противоположном направлении от удобной комнаты.
— Куда ты идешь? — потребовала я ответа.
Он глянул на меня через плечо с усталым вздохом.
— В мою комнату, конечно.
— Не можем мы написать сочинение здесь?
Уголки его рта слегка приподнялись, и он просунул палец себе под ремень.
— Можем, Простушка, но мы напишем его намного быстрее, если я буду печатать, а мой компьютер наверху. Ты сама хотела разделаться с этим побыстрее.
Я вздохнула и потопала вверх по лестнице.
— Ладно.