Добыча нефти ведет к росту неналоговых денежных поступлений, что позволяет государству обеспечить гражданам получение выгод в большем объеме, чем в тех случаях, когда доходы формировались исключительно за счет сбора налогов. <...> Правительства нефтедобывающих стран без всякого сомнения могут предоставить гражданам выгоды, объем которых превышает собираемые с них налоги, что позволяет сохранять народную поддержку и не допускать демократических восстаний. В то время как автократии, не имеющие углеводородов, постепенно становятся демократическими, автократии, располагающие запасами нефти, остаются автократичными. <...>
[Даже в США] в штатах, получающих нефтяные доходы, вероятность переизбрания уже находившихся у власти губернаторов была существенно выше. При этом они побеждали соперников с большим разрывом в голосах избирателей.
Вероятно, самым показательным случаем является пример штата Луизиана. В начала 1920-х гг. его губернатору Хью Лонгу благодаря нефтепопулизму удалось добиться беспрецедентно высокого уровня политического влияния. После повышения налога на нефтяные компании X. Лонг использовал полученные деньги для финансирования строительства новых дорог и больниц, бесплатных учебников для школьников и патронажа поддерживавших губернатора законодателей и местных политиков. Столь щедрые "дары" позволили X. Лонгу приобрести огромную популярность и огромную власть. Губернатор лично осуществлял цензуру неугодных ему газет, ограничивал финансирование находившихся в оппозиции местных властей. Принимал на работу и увольнял служащих различных учреждений штата (вплоть до уровня заместителей шерифа и школьных учителей). Благодаря нефтяным доходам Луизианы по своим властным полномочиям X. Лонг (и наследовавшие ему родственники- политики) гораздо больше напоминал южноамериканского диктатора, чем главу исполнительной власти любого другого штата».
Глава 7. Путин на авторитарном фоне.
Итак, нам более-менее понятно, почему широкие слои населения согласились на путинскую перевернутую пирамиду власти. На фоне нефтяного процветания она их вполне устраивала. Поддержка народом Путина представляла собой рациональное решение миллионов людей, которые при нем стали жить лучше, но при этом не задумывались об отдаленных перспективах развития страны.
Возникает вопрос: почему так легко встроилась в эту перевернутую пирамиду российская элита? Почему бизнес послушно согласился платить дань начальству? Почему политики выстроились в очередь на вступление в «Единую Россию», а те, кому не хватало места в основной партии власти, объединились в партию «запасную» — в «Справедливую Россию»? Почему интеллектуалы «властители дум» — сравнительно легко согласились на идеологическое обслуживание Кремля вместо того, чтобы поспорить с ним за право властвовать над думами конформистски настроенных миллионов?
В демократических странах элита всегда делится на противоборствующие группировки, образующие соперничающие партии и отстаивающие соперничающие идеи. Такое поведение, казалось бы, должно быть для элиты естественным, поскольку всегда существуют различные группы интересов и согласовывать их проще всего с помощью демократических процедур.
На то она и элита, чтобы иметь собственную гордость, собственные амбиции, собственное видение перспектив страны. Почему же в России она гордится только «близостью к телу»? Почему амбиции «лучших людей» измеряются лишь миллионами долларов, а не стремлением стать «отцами-основателями» российской демократической государственности? Почему у них нет иного видения перспектив кроме генеральной линии партии и колебаться они себе позволяют (как в старом советском анекдоте) лишь вместе с генеральной линией?
Есть ли здесь какая-то специфика России, и если есть, то в чем? Чтобы ответить на этот сложный вопрос, нам надо начать издалека.
Сотвори себе кумира
Как у нас в стране обращаются к незнакомцу? Гражданин? Товарищ? Барин? А может быть, сударь или милостивый государь, как было принято до эпохи исторического материализма? Увы, нет. Обращения традиционные были «историческим материализмом» выдавлены, тогда как обращения советские не утвердились столь прочно, чтобы пережить Советский Союз. В итоге обращаемся мы друг к другу по гендерному (чтобы не сказать по половому) признаку: «Эй, мужчина!», «Послушайте, женщина!», «Девушка, будьте добры!»