Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Появление подобного подхода относится к брежневским временам, когда власть была настолько карикатурна и настолько не соответствовала чаяниям интеллигенции, что у последней возникло представление, будто первая висит «на соплях», не имея опоры в массах. Мы противопоставляли демократию (при которой умненький-благоразумненький народ выбирает из своей среды правителей, обладающих всеми возможными достоинствами) диктатуре, связанной исключительно с насилием партийных бонз или кровавых генералов над вскормленными в неволе несчастными массами.

Авторитаризм полностью записывался по разделу диктатуры вкупе с коммунизмом, тоталитаризмом, фашизмом и прочими «измами», взятыми вперемешку. Получалось, что демократия — это когда народ выбирает. А когда он не выбирает — это автоматически какой-то «изм». Не очень даже понятно было какой. Но априори считалось, что ничего хорошего в нем быть не может.

Дискуссия о том, будет ли Россия идти к рынку по авторитарному или демократическому пути, началась еще в конце 1980-х гг. Однако в качестве авторитарной модели движения к цивилизованной экономике рассматривалась преимущественно чилийская — пиночетовская, то есть такая, при которой власть была захвачена генералом в результате военного переворота. Когда же выяснилось, что августовский путч 1991 г. у нас провалился и народ в едином порыве избрал себе президентом Ельцина, мы подумали, что возможный авторитарный вариант страна проскочила и движение вперед у нас теперь будет исключительно демократическим.

С тех пор мы неоднократно имели возможность убедиться в том, что самые темные, самые жестокие свойства любого правящего режима покоятся как раз на симпатиях миллионов, приветствующих, скорее, автократа, нежели демократов. Авторитаризм — это более сложное явление, чем диктатура. Последнюю можно навязать народу силой штыков. Но, как правило, подобная сила не слишком долго держится, если власть не имеет иной опоры — авторитета, который, кстати, может быть приобретен разными путями.

Порой, как в истории с чилийским генералом Пиночетом, авторитет диктатора покоится на традиционном авторитете представляемого им института (в данном случае — армии). Порой, как в истории с французским императором Наполеоном, — на личных заслугах героя. Порой, как в истории с хорватским лидером Франьо Туджманом, — на том, что лидер символизирует собой борьбу целого народа за свою независимость и свободу. А порой, как в случае с Путиным, — на росте нефтедолларового благосостояния широких слоев. Механизм ресурсного проклятия — лишь один из многих возможных механизмов, служащих построению авторитарного режима. Но в любом случае именно авторитет, а не конкретный механизм прихода к власти, позволяет политику долгое время оставаться во главе страны и осуществлять в ней преобразования.

Если есть авторитет, есть и авторитарная власть. Установилась ли она посредством переворота или выборов? Зажимает ли она прессу или та сама ложится под нее? Наполняются ли тюрьмы бунтовщиками или смутьяны внезапно перевоспитываются? Всё это частные моменты, зависящие от конкретной политической обстановки, силы авторитета лидера и длительности его пребывания у власти. Общим же моментом является то, что сам народ хочет сотворить себе кумира вместо того, чтобы выбирать власть, нудно взвешивая плюсы и минусы кандидатов.

Великое творчество масс

Демократия, в отличие от авторитаризма, не боится этой нудной работы. Демократия четко отличает личные заслуги человека в сражениях, культуре и спорте от его способности вести государственный корабль. Ты можешь быть героем и получить от народа десяток-другой орденов, но президентом изберут не тебя, а того, кто представит внятную программу своих действий. Однако стоит лишь перенестись в авторитарное общество, как всякие программы можно выбросить на помойку, поскольку главное там — вовремя потрясти перед носом избирателя блестящими побрякушками.

В западной науке понимание того, как всё обстоит на самом деле, начало появляться уже с 1930-х гг., то есть с эпохи, когда авторитарные режимы стали один за другим утверждаться по всей Европе, причем часто приходя на плечах демократии. Вопрос о том, почему народ так жаждет авторитета, подвергся исследованиям целого ряда ученых. Концепции были принципиально различны, но многие из них объединяло осознание того, что корни трагедии надо искать не столько в политике, сколько в менталитете.

Философ Хосе Ортега-и-Гассет, еще в 1930 г. зафиксировавший вторжение толпы в политику, полагал, что народ излишне раскрепостился, сбросил с себя давление мудрых либеральных авторитетов и в своем безответственном, гедонистическом угаре оказался опасен для цивилизации. Однако вскоре психологи встали на несколько иную точку зрения, доказывая, что восставшие против мудрых либеральных правителей массы лишь чисто внешне выглядят счастливыми. На самом же деле они глубоко несчастливы в своей кажущейся эйфории, а потому ищут авторитет, которому готовы отдаться с потрохами.