Просуществует ли путинская система до 2042 года?

Может, проблема в том, что настоящие демократические политики не нашли общий язык с Кремлем и вышли из игры? Увы, если бы они в свое время предпочли политическую проституцию политической смерти, то, по большому счету, ничего бы не изменилось. Касьянова или Явлинского можно было бы интегрировать в систему, однако беда в том, что они, как, впрочем, и Нарышкин с Мироновым, никого не представляют. А значит, уволить любого из них (как Лужкова, создававшего «Отечество», и Грызлова, долго возглавлявшего единороссов) или же оставить в элите — это вопрос личных взаимоотношений страдальца с Путиным, но отнюдь не вопрос национальной политики.

Вот здесь мы вплотную подходим, наконец, к вопросу о том, почему же в России элита не стремится формировать демократию хотя бы в урезанной, переходной, полуторапартийной форме. Вопрос о демократии — это на самом деле вопрос о том, почему у нас никто никого не представляет. Почему элита — сама по себе, а народ — сам по себе? Почему для успешной политической карьеры требуется не отражать интересы низов, а вылизывать соответствующие места у верхов?

Следует понять: что могло на протяжении последнего столетия качественным образом развести исторический путь России с историческими путями других европейских стран? Что в нашей истории было сделано совершенно не так, как у соседей? Что прервало нормальный ход развития?

Революция? Но революции так или иначе сыграли большую роль и в жизни других крупных европейских стран.

Административная экономика? Возможно. Но ведь как раз задачу возврата к рыночному хозяйству мы худо-бедно решили. Во всяком случае, с ним у нас меньше проблем, чем с абсолютно не формирующейся демократией.

Что остается? Ответ напрашивается сам. Массовые репрессии. Причем, что особенно важно, массовые репрессии среди элит.

Предвижу, что многие назовут меня русофобом, даже не дочитав до конца эту главу. Мол, из всех стран лишь в России автор нашел некую ущербность. Нет, ущербности много было в разных государствах Европы: геноцид в Германии и Турции, инквизиция в Испании, жестокость религиозных войн во Франции и т.д. Но, перефразируя Толстого, можно сказать: каждая несчастливая страна несчастлива по-своему. Иначе говоря, последствия геноцида, инквизиции и религиозных войн были не такими, как последствия массовых репрессий. В СССР «карающий меч революции» несколько раз обрушивался именно на элиту общества. Он отрубал голову всем партиям и общественным организациям. Как зародившимся до революции, так и сформировавшимся в недрах большевистской системы. Разрушалось всё, вплоть до структур, которых на самом деле даже не существовало, поскольку их нафантазировали следователи НКВД.

Профсоюзы перестали быть профсоюзами. Церковью стало управлять митрополитбюро. Армия потеряла даже остатки корпоративного духа. Народы, проявлявшие вольнолюбие, были переселены. А с ликвидацией частного бизнеса автоматически оказался снят с повестки дня вопрос о предпринимательских организациях и обществах потребителей.

При всех ужасах тоталитаризма и авторитаризма в других странах Европы, таких целенаправленных разрушений социальных структур не имелось нигде. И такие разрушения никак не могли пройти бесследно. Слабость демократических институтов в России связана отнюдь не с тем, что русские, мол, не предрасположены к демократии, а с особенностью исторического пути страны, с тем, что на определенном этапе развития именно по зарождающимся демократическим институтам был нанесен особо жестокий, целенаправленный удар, от которого невозможно быстро оправиться.

Многопартийная или даже полуторапартийная системы должны согласовывать различные интересы общества. Но их невозможно согласовать, если нет структур и элит, которые их выражают. Как ни строй партию — получится КПСС, то есть организация, состоящая, с одной стороны, из номенклатуры, не выражающей ничьих интересов, а с другой — из простых партийцев, на жизни которых наличие партбилета в кармане почти никак не сказывается. Стабильность общества существует отнюдь не благодаря номенклатуре. Наоборот, номенклатура смогла обособиться, поскольку стабильность поддерживается иными методами — идеологическими, силовыми или нефтедолларовыми.

Номенклатура быстро рухнула в 1991 г. по той простой причине, что для существования общества была совершенно не нужна. Но затем она столь же быстро возродилась, поскольку другой политической элиты в стране с разрушенной системой представительства интересов возникнуть не может.

То есть, конечно, некий человек — Иванов, Петров или Сидоров — может попытаться стать настоящим профсоюзным, религиозным или молодежным лидером. И может даже добиться некоторого успеха. Но в какой-то момент он окажется перед выбором. Либо власти его маргинализируют, используя все имеющиеся в их распоряжении административные, басманные и пиаровские рычаги, либо он войдет в состав номенклатуры, будет играть по правилам, предписанным Кремлем, и перестанет отражать чьи-либо интересы.