Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса

Рост благосостояния на протяжении человеческой истории, показанный на рис. 8–1, можно описать так: ничего… ничего… ничего… (повторять несколько тысяч лет)… бабах! Спустя тысячелетие после первого года нашей эры мир был едва ли богаче, чем во времена Христа. Потребовалось еще полтысячелетия, чтобы мировой продукт удвоился. В некоторых регионах периодически происходили всплески, но они не приводили к стабильному, кумулятивному росту. И только с XIX века начался невиданный подъем. С 1820 до 1900 года мировой доход увеличился в три раза. Еще в три раза – за следующие пятьдесят с небольшим лет. И еще в три – за следующие двадцать пять, и еще в три – за следующие тридцать три. На данный момент валовой мировой продукт вырос почти в сто раз со времен промышленной революции и почти в двести раз – с начала эпохи Просвещения. В дебатах о распределении богатств часто используется образ пирога: делить ли нам пирог или печь пирог побольше (как невпопад сформулировал Джордж Буш-младший, «повышать пирог»). Так вот, если пирог, который делили в 1700 году, был испечен в стандартной 22-сантиметровой форме, то сегодняшняя форма имеет больше трех метров в диаметре. Если бы мы с хирургической сноровкой отрезали от этого пирога наименьший возможный кусочек, скажем в пять сантиметров в самом широком месте, он был бы равен по весу всему пирогу 1700 года.

РИС. 8–1.Валовой мировой продукт, 1–2015

Источник: Our World in Data,

Roser 2016с, на основании данных Всемирного банка и Ангуса Мэддисона, Maddison Project 2014

На самом деле валовой мировой продукт как показатель сильно недооценивает рост благосостояния

[213]. Каким образом можно на протяжении многих веков учитывать суммы в некой валюте вроде доллара или фунта так, чтобы построить единую кривую на графике? Сто долларов в 2000 году – это больше или меньше одного доллара в 1800-м? Это просто куски бумаги с цифрами; их ценность определяет то, что на них можно купить, а это зависит от инфляции и ревальваций. Единственный способ сравнить один доллар в 1800 году и один доллар в 2000 году – это посмотреть, во сколько человеку обходилась стандартная корзина товаров: фиксированное количество еды, одежды, медицинских услуг, топлива и так далее. Именно таким образом приведены к единому показателю вроде «международных долларов 2011 года» цифры на рис. 8–1 и на всех прочих графиках, где в качестве единицы измерения выступает доллар или фунт.

Проблема в том, что развитие технологий обессмысливает саму идею неизменной стандартной корзины. Для начала: качество товаров в этой корзине со временем растет. Один «предмет одежды» в 1800 году мог представлять собой накидку из жесткой, тяжелой и протекающей промасленной ткани; в 2000 году это был бы дождевик на молнии из легкой дышащей синтетики. «Стоматологические услуги» в 1800 году подразумевали клещи и деревянные протезы; в 2000-м – новокаин и имплантаты. Таким образом, неверно говорить, что те 300 долларов, которые мы бы потратили на одежду и медицинское обслуживание в 2000 году, соответствуют 10 долларам, которые мы бы заплатили за «то же самое» в 1800-м.

Кроме того, технологии не только улучшают старые вещи – они порождают новые. Сколько в 1800 году стоили холодильник, музыкальная запись, велосипед, мобильный телефон, «Википедия», фотография вашего ребенка, ноутбук с принтером, противозачаточная таблетка, доза антибиотиков? Ответ тут прост: в мире нет таких денег. Сочетание улучшенных вещей и новых вещей практически полностью лишает нас возможности сопоставлять материальное благополучие людей в разные десятилетия и века.

Падение цен еще больше усложняет задачу. Холодильник стоит сегодня порядка 500 долларов. За сколько вы бы вовсе отказались от возможности хранить еду в таких устройствах? Явно не за 500 долларов! Адам Смит называл это парадоксом ценности: когда важный товар доступен в избытке, он начинает стоить гораздо меньше, чем люди готовы за него платить. Эта разница называется потребительским излишком, и ее стремительный рост со временем невозможно отразить в цифрах. Экономисты сами первыми признают, что измеряемые ими показатели напоминают описанного Оскаром Уайльдом циника: они знают цену всему, но не видят ценности ни в чем[214].

Это не значит, что сопоставление благосостояния в разные времена и в разных местах в единой валюте с учетом инфляции и покупательной способности не имеет смысла, – лучше уж так, чем не знать ничего или строить догадки, – однако адекватной оценки прогресса человечества оно нам не дает. Наш современник, у которого в кошельке лежит сто международных долларов 2011 года в наличном эквиваленте, невообразимо богаче своего предка с таким же кошельком двести лет назад. Как мы увидим дальше, это также влияет на нашу оценку благосостояния в развивающихся странах (эта глава), имущественного неравенства в развитых странах (следующая глава) и будущего экономического роста (глава 19).

~