Елим, гордившийся прежде всего оружейным ремеслом предков, мнения особого не имел, ему годились вообще все кандидаты. Возвращение на историческую родину он воспринимал символически, жить он там не собирался; коль скоро нынче столица опять в Москве — ну, купит он там себе особняк или построит новый, женится, будет проводить там лето, а на остальное время возвращаться в Тоскану. Отец такую позицию осуждал, брат тем более, начинался переход на личности предков, и, кабы не граппа и не общая усталость, все бы со всеми переругались. Но падающие звезды тосканского лета действовали умиротворяюще, вечер превращался в ночь, и верный Джанпауло, увидев такое, растащил отца, сына и племянника по комнатам.
Но в России шла война. Лишь недавно ставший кардиналом Микеле делла Кьеза в первые дни икарийской войны взошел на священный престол под именем Иоанна XXIV и молился о милосердии для Полуострова, который грозила раздавить царская армия, а все члены семьи Высокогорских молились о том, чтобы Россия от ханов избавилась и по возможности даже в разговоры с ними не вступала, пусть сваливают, пусть с ними битая Турция разведывается. Судьба в скором времени удовлетворила обе просьбы: война кончилась, неудобных ханов заменили удобные, а Высокогорские с удивлением обнаружили, что разделяют мнение нынешнего Кремля.
Царь гарантировал в Икарии свободу собраний с условием предварительного извещения властей, свободу слова с ограниченной премодерацией, свободу перемещения при наличии документов-удостоверений, а главное — свободу исповедовать православную веру и непрепятствование для перехода в нее лиц мусульманского вероисповедания. Восстановлению патриаршего престола он вновь воспротивился, напомнив, что со времен Петра Великого глава русской церкви — православный царь. Митрополиты утешились кое-какими привилегиями и торговыми монополиями, прежде всего на воск и прополис, смута в стране понемногу стала утихать.
Зато набрала силу другая смута, в которую заметно обедневшие Высокогорские попали неожиданно для самих себя. Обедневшей семье стало не до покупки особняка в Москве, напротив, пришлось расстаться с очаровательной усадьбой в княжестве Тристецца. На довольно дорогой домик сразу нашелся покупатель, а то, что покупателем этим оказался наследник византийской династии, он же еще и сицилийский наркобарон, они узнали куда позже. Отец умер через несколько лет, и Елим, уже как князь Сан-Донато, оказался вынужден делать то, что ему говорилось в приказном порядке.
…Елим пощупал веслом берег, в который уткнулась лодка. Осторожно вытащил со дна посудины холщовый пакет, связанный с торбой, закинул за плечо и шагнул в воду. По счастью, вода в сапоги не попала, повезло. Суша была близко. Наконец-то он был у икарийской земли, которую его род покинул больше девяноста лет назад.
Он сделал два-три шага, с большим трудом вылез на берег и перевернул лодку — пускай сохнет, словно карфагенский корабль, авось украдет кто. Переложил за пазуху пакет и на ощупь двинулся в город.
Прибрежная тропка вывела его на Исалабре. Держась правой рукой за парапет из
Ночью в Итаке все еще почти не было света, для этих мест война никак не кончалась. Исключение составляли две тусклых лампочки почти точно одна против другой. Елиму нужна была та, что слева, — он прочитал узкую вывеску — «Фармацевт Гробман» и звякнул в колокольчик. За дверью послышались небыстрые шаги, дверь приоткрылась на цепочку. Из щели послышалось заинтересованное молчание.
— Господин Гробман, тут у меня рецепт на пентесилею амазонскую.
Молчание нарушилось откашливанием.
— Именно амазонскую?
— Именно.
— А точно не египетскую?
— Точно, как свет Антареса.
Звякнула цепочка.
— Входите, милостивый государь. По ночам на улицах пока что очень опасно.
Гробман повел гостя по коридору в глубину аптеки, пригласил в комнатку без окон, где все-таки обнаружилась электрическая лампочка свечей в двадцать.
— Не желаете ли чаю? Из икарийского лимонника, лучше настоящего. Нигде не растет, кроме Икарии. Железница еще называется.
Елим подумал о замерзших ногах и согласился:
— Нет сил отказаться.
Нестарый еще хозяин склонил кипу, зажег керосинку. Поставил чайник, присел к столу.
— Ждал вас сегодня, ждал. Точнее, начал ждать сегодня. И по одиннадцатое включительно.
— Да, государь сохранил европейское летоисчисление. Вчера вторник был, кажется.
— Сто пятьдесят шестого сароса солнечное затмение. И Корабль ушел из зодиака.
Елим предъявил свои подробные верительные грамоты. В ночь на двадцать восьмое июня солнце и впрямь покинуло Корабль, знак верхнего зодиака, и полностью вступило в знак Рака.
Чайник вскипел. Покуда хозяин заваривал лимонник, гость вытащил холщовый пакет и осторожно положил его на край стола.