Протяни ко мне руку

Затем поправив очки, он повторил задание отдельно для меня, поставив акцент на моей фамилии, сказал мне остаться после урока. Зачастую, именно этот предмет был у нас последним, поэтому учитель частенько оставлял Генри на полчаса, для прописей. Вырабатывая у него правильный почерк, ведь в основном его оценки снижались именно из-за неразборчивых букв. Хотя мы были уже не первоклашками, учитель не терял надежду исправить его почиркушки. Мне же не в тягость было дожидаться его всегда, мне как раз хватало времени, полазить по турникетам, поболтать с одноклассниками не торопящимися домой или пойти на речку, что бы поделать свои дела. Без вечно простывшего Генри, покопашиться в воде. Именно тогда я вспомнил про случай с зарытым кладом, но это было еще впереди, а пока меня ждал разговор с учителем.

Мистер Девитсон был мужчиной среднего возраста, в отличие от пекаря, толстого и низкого, похожего на одну из своих булочек. Наш учитель походил на любимые им указки. Мы всегда думали, что вместо их он сразу использует розги, но никто не знал разницу, поэтому и не знали наверняка, правда это или нет. Иногда выходя из себя, он бил ими кому-нибудь по рукам, но директор школы уверяла, без строгости не будет и послушания. Я бы не сказал, что бы Генри доставалось больше остальных, можно сказать, нас наказывали одинаково. Его за неаккуратность, меня за невнимательность. Примерно раз в неделю, нам доставалось по пять ударов. Иногда на одном и том же уроке, а иногда растягивая на все учебные дни.

Когда кроме меня в кабинете никого из учеников не осталось, Мистер Девитсон закрыл дверь за спиной последнего. Он попросил меня присесть за парту, а сам, что удивило меня в высшей степени, я никогда не видел, что бы учитель садился на край своего рабочего стола.

Он, так же как и все, перекинулся со мной фразами, о том, что хоть столько времени прошло, мне все еще трудно из-за потери друга. Что ему тоже нелегко, так как из-за почерка Генри, они проводили с ним больше времени, чем с остальными. Он говорил, пока его разговор не завернул в русло расследования. Тогда он стал менее разговорчив и все пытался выдавить из меня информацию. Все пытался разузнать спрашивали ли меня о чем-то полицейские, даже спросил, есть ли у меня предположение, кто это мог быть. Разговор получался странным. Он остался будто растерянным, добившись от меня всего лишь того же, что я говорил родителям, но я умолчал, о том, что останется только для меня. Покинув наконец-то кабинет, после своего рода допроса, я ощущал себя как после медицинского осмотра. Мне показалось, что снова приходил следователь, большой и старый, как чучело медведя в нашем музее. Я шатался больше от страха, чем от своей рассеяности и сейчас, так же как тогда, словно голый, выжитый как лимон. Я почувствовал себя грязным, словно я только что, сделал что-то не правильное и схожее с преступлением.

Наверное, поэтому я так спокойно прошел мимо мальчишек скопившихся во дворе чуть дальше школы, один из них сидел на другом и мутузил по лицу. Я и раньше думал про уличных мальчишек, не было ни одного школьника, которому не досталось бы от них, даже за то, что они одеты иначе, нежели ты. Это не значит, что ученики не дрались между собой, и малой причины хватало для тумаков и пинков. Даже сейчас кто-то из мальчишек свистнул мне и я прибавил ходу, кто знает, что им нужно. Как-то я вытащил из такой драки Генри, тогда я видел, что парень больше его килограмм на 100, впечатывает кулаки ему в лицо, тогда я был так напуган, что крикнул куда-то в сторону:

– Учитель, вот они, скорей сюда!

Мальчишки дали деру, и хорошо, что было бы, если бы один из них, решился бы остаться и проверить, выглянул из-за угла, что бы убедится, что учитель идет. Я часто думаю о том, что каждый такой удар может быть последним, наше тело намного хрупче, чем мы думаем. Может поэтому, мне не дают покоя синяки на теле Генри, ведь если бы я не расстегнул на нем воротник, то никогда бы их не увидел.

Я часто представляю, то, как побитый хулиганами Генри бредет домой и без сил падает, возле дома, так и не сделав этих одиннадцать шагов. Я проверял несколько раз сам. И мне становилось невыносимо грустно, когда останавливаюсь на том месте, где нашел его, глядя на дверь, за которой ему уже могли помочь. Каждый этот шаг, каждый раз даётся мне с трудом. Я словно становлюсь им. Мне холодно, страшно и больно. Я иду, держась за стенку дома, представляя, что на этот раз он обязательно дойдёт. Я передам ему свои силы сделать шаг, другой. Я отдам ему свои удары сердца, свои вдохи и выдохи, сделать эти одиннадцать шагов и вот она дверь. Я берусь за ручку, но не открываю дверь. Уже слишком поздно, он все равно уже не вернется. Только в моих снах темной личностью, созданный наказанием за мои ошибки, наблюдающий за мной со стороны, как я мучаюсь. Вспомню ли я то, что должен? Но, мне бы знать, что именно.