Против энтропии (Статьи о литературе)

А сам Сталин русский язык выучил тоже не просто так: намарав в юности несколько стихотворений на родном грузинском, напечатав их под псевдонимом "Сосело" (примерно по-русски "Ося" или "Осипуня"), горец-мужикоборец сообразил, что тесен ему будет трон древних грузинских царей, не сможет он править с него всеми Джамбулами Российской империи. Впрочем, юношеский зуд графомана с годами не проходил: то одного, то другого советского поэта-переводчика сгребали в правительственную машину, отвозили на Старую площадь, а там выкладывали правительственный заказ: стихи великого вождя в оригинале, еще другой экземпляр тех же стихов русскими буквами, еще третий -- подстрочный перевод, еще четвертый -- все мыслимые толкования каждого отдельного слова и возможные ассоциации (с оговорками, какие -нежелательны), давали срок выполнения правительственного заказа и увозили переводчика домой. Трясущийся мэтр садился переводить. Заканчивалась история всегда одинаково: незадолго до окончания трудов переводчика опять загребали в машину, везли на Старую площадь и сообщали, что со свойственной ему скромностью Иосиф Виссарионович решил эту книгу не издавать. Переводы отнимались, впрочем, хорошо оплачивались. Эта история достоверно известна по меньшей мере о четырех переводчиках, еще о двух есть косвенные сведения. Надо думать, функционировал некий конвейер: очередные переводы кому-то не нравились, -- надо думать, самому Сталину, как-то не придумывается иной "арбитр изящества" для данного случая, -- и заказывали все по новой, другому. Впрочем, искусство поэтического перевода тут было ни при чем, как и вообще искусство. Перелагатели стихов великого Сосо снова появились в 80-е годы, но прошлогодний снег представляет интерес для искусства только в бессмертной балладе Вийона, не иначе.

Составителю "Строф века -- 2" пришлось перекопать многие сотни фальшивых книг, переведенных не с оригинала, а с подстрочника, за коим никакого оригинала даже не маячило. Не то чтобы в этих ворохах цветущей липы совсем ничего не было. За фальшивыми строками якобы слагавшей в XIX веке вдохновенные стихи чувашской девушки Эмине стояла не злая воля переводчицы Ирины Озеровой, а умелая фальсификация на материалах подлинного чувашского фольклора. Даже сами по себе советские времена в таких фальсификациях отчасти не были виноваты. Фридрих Боденштедт подделал целый том якобы не сохранившихся стихотворений Лермонтова, а Петр Якубович перевел их "обратно" на русский язык задолго до 1917 года. Но то была шутка, притом единичная. В советские времена шутка разрослась чуть ли не до планетарного масштаба.

Черногорский мужик Радуле Стийенский не сам придумал такое, чтобы Штейнберг и Тарковский за него русские стихи сочиняли: оголодавшие переводчики весело использовали его колоритную фигуру для обширной мистификации. Увы, мистификация вырвалась из рук создателей почти так же, как чудовище Франкенштейна: Штейнберг был отправлен в дальневосточные концлагеря именно на основании показаний двух свидетелей: гражданина Стийенского и его жены, гражданки Маркович. Однако Штейнберг из лагерей все-таки вышел, последняя книга Стийенского была издана уже посмертно -- в переводе Штейнберга. Страх перед разоблачением, похоже, сократил жизнь чудовищу.

Или не сократил? Сколько чудовищ, окрепнув, обзаведясь добротными "оригиналами" (т. е. переводами с русского; для их изготовления нанималась талантливая "национальная" молодежь, которая затем спаивалась или иными способами уничтожалась), требовало "нового прочтения" своих великих творений -- и стихи, словно мячик, летели к новому русскому переводчику, его труд издавался, но через год-другой признавался не образцовым, и сказка про белого бычка длилась как... сказка про белого бычка. "Автору" каждый раз причитался новый гонорар как за первое издание, -- поверить трудно, но гляньте в законы об авторском праве тех лет. Многие из участников "Строф века -- 2", у которых составитель просил разрешения на публикацию их переводов из Киплинга или Лорки, согласие давали, а потом неуверенно добавляли: "У меня вот еще переведено двадцать книг... ". С какого (каких) языка (языков) помнили не все, поэтому я обычно отвечай бессмертной выдумкой Михаила Светлова: "С говяжьего?" -- и вопрос бывал исчерпан. Почему-то никто не предпочел для себя казахского поэта Курмангали Уябаева (ум. 1971) французскому поэту Теофилю Готье (ум. 1872), хотя, видит Бог, такому желанию навстречу я бы пошел. Я, кстати, старайся пойти навстречу пожеланиям всех соучастников книги, если только это не нарушало мою собственную композицию состава.