Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки

– Чуть не половина оболочки на стенках остается! Вот пушки и рвет. Может, у Круппа нарезка другая?

В тот день она в первый раз разревелась в конторе. Закрыла кабинет изнутри, полчаса никого не пускала. Испортила три носовых платка. Дважды выругалась перед зеркалом: по-английски и по-немецки – и продолжила жить. Так, словно снарядов прусской системы не существовало в природе.

Пушки ла Уэрты не должно разрывать!

Так было при отце. Так должно быть и при ней.

Тем более там, далеко, в море – смотрят сквозь щели рубки веселые карие глаза. Мичман русского флота. Мистер Алексеев – для нее, вслух. Про себя… про себя тоже. Друг, такой же, как и мистер Сторм. Конечно, в своем роде. Этот не будет критиковать Юг – он в гостях. Зато он может хоронить недостатки в цветнике перед ее домом. Может остаться ночевать после совещания, прямо в кресле, и ему придется принести плед. Может рассказывать истории из морской жизни, и руки будут красноречивее, чем голос.

А еще он может управляться с огромным броненосным кораблем, «лодка» ли это, как пишет он сам, «крейсер» – как классифицируют «Александра Невского» англичане, «таран» – так корабль называют «Чарлстонский вестник» и «Ричмондский Инкуайрер», или «рейдер», как его прозвали янки. Может выйти в бой, когда броня еще не установлена и каждый вражеский снаряд несет гибель – и вернуться с победой.

Дать этому человеку чугунные ядра – куда ни шло. Он будет знать, что почти безоружен, и снова, как в безбронные времена, изо льва обратится лисой. Но свинцовые снаряды… Он ведь не сможет просто отдать приказ подавать к орудиям опасную дрянь. С него станется встать рядом с пушкой.

Русские делают один залп в две минуты. Опытное орудие разорвало на тридцатом выстреле. Значит, через час боя – а если не повезет, то и раньше – на корабле может прогреметь взрыв снаряда, которому не нужно пробивать броню, потому что он внутри. И там не будет окопчиков для осторожного расчета. Будет ровная палуба, залитая…

Берта пошатнулась. Не успела оглянуться – а капитан попался, хуже, чем под северную брандвахту с пятнадцатидюймовками.

– Мистер Сторм, что вы делаете! Все вопросы с церемонией вам нужно решать со мной! Видите – наша девочка так устала на своем заводе, что на ногах не стоит… – Люси Холкомб на мгновение задумалась. – И выглядит совсем прозрачной… До вручения наград у нас месяц? Вот и хорошо. Что ж, я намерена лично проследить, чтобы ты, дорогая, достаточно отдыхала каждый день!

Позже Берта отметит, что опека пошла делу на пользу. Пришлось учиться передоверять дела. И понять: десяти часов в день на дела вполне достаточно. Даже во время осады.

Настал день церемонии. Уже примерен наряд из контрабандного шелка – ампир, никаких кринолинов, зато талия где-то под мышками. Миссис Пикенс уверяет, что в нем куда больше русского или прусского, чем французского. Русских на берегу мало, да и те – мужчины происхождения самого простецкого. Не спросишь. Алексеев, оперный завсегдатай, ответил бы… на кого смотреть, там, в опере, если не на наряды дам?

Несколько часов – и она станет живым воплощением родного штата. Дух захватывает, как перед первым выходом в свет. Тогда все оказалось вовсе не так страшно… и не так восхитительно, как казалось из детства. Люди вокруг остались те же, лишь отношение изменилось. Общество стало внимательней и строже. Наверное, и теперь будет именно так.

Топот.

– Мисс Берта, это к вам.

А к кому еще может быть в этом доме посыльный с телеграфа? Да не городского, а заводской конторы?

– Мисс ла Уэрта… Я не виноват! Мне говорят, неотложно.

Просила – не беспокоить. Разве небо упадет на землю, а гром небесный поразит всех янки… Или, наоборот, враги войдут на улицы. Но вот – мальчишка стоит, сжимая в руках бланк. И он, конечно, не виноват. Зато те, кого она оставила на хозяйстве, получат головомойку.

Помнится, после гибели отца некоторые рвались в исполнительные директора. А как доходит до дела, так сколько ни инструктируй – и часу не обойтись без «мисс Ла».

Глаза привычно пробегают текст – с конца. Начало можно не читать, там могут быть одни эмоции, которых – спасибо Люси Пикенс – она боится пуще гремучей змеи в постели. Главное во всякой телеграмме – подпись. Под этой стоит: «Дж. Дж. Джонс». В памяти всплывает кургузый клетчатый пиджак, бесформенная шляпа, которую владелец отчего-то зовет стетсоном, дешевая сигара в уголке рта. Человек, который до войны прогорал три раза, из авантюризма. Во время – два, из патриотизма. В первый раз – от того, что обмундировал и вооружил батальон. Второй – построив обувную фабрику точно накануне падения Виксбурга. Янки захватили Миссисипи, и завод оказался без сырья: бычьи шкуры остались гнить в Техасе. На новое дело не нашлось ни цента. И что? В город приходит русская эскадра. И вот мистер Джонс меняет стетсон на морскую фуражку. Теперь он – лучший из толкачей «Александра Невского»!