Противостояние

Срочно сформировали команду добровольцев, которые под обстрелом направились на Госпитальную пристань, где уже стоял баркас, груженный запасами пороха. В помощь им отправили матросов с корабля «Ягудиил», стоявшего в глубине бухты. За возможность продолжать огонь до вечера некоторые из этих храбрых людей заплатили своей жизнью. Из 75 матросов «Ягудиила», отправленных, в том числе, на восполнение людских потерь 3-го бастиона, на следующий день на корабль вернулось только 25.^{1023} Этот рискованный путь вскоре получил название «Дороги смерти».^{1024}

Результаты многодневных трудов постепенно превращались в прах. Бастион был «…буквально обращен в кучу земли».^{1025}

С темнотой стрельба стихла. На батареях личный состав немедленно приступил к исправлению разрушений, ремонту или замене поврежденных орудий.

БАСТИОН МАЛАХОВА КУРГАНА

Оставив 3-й бастион, Корнилов двинулся в сторону Малахова кургана. По дороге он посетил 38-й флотский экипаж, стоявший за госпиталем. Особенно радостно встретили Корнилова в 44-м экипаже, уже знавшие, что французские батареи уже почти замолкли.^{1026}

На Малахов курган адмирал въехал со стороны Корабельной слободки, спешившись у кремальерной батареи.

Основным оборонительным сооружением Малахова кургана была построенная в июне 1854 г. башня. Незадолго до атаки Севастополя башню включили в систему оборонительных сооружений бастиона Малахова кургана Первая бомбардировка города, начатая союзниками 5 октября 1854 г., явилась для башни своеобразным испытанием на прочность, которое она, к сожалению, выдержала с трудом: все установленные открыто орудия оказались сбитыми. Был дважды контужен в спину, но остался в строю, подполковник командир 19-го рабочего экипажа Арцыбашев (умер от контузии 16 декабря 1855 г.).^{1027}

От полного уничтожения спас предусмотрительно возведенный гласис. Стало очевидно, что башня потеряла свое значение, и в дальнейшем служила в качестве порохового склада, казармы и штаба командующего 4-й дистанцией контр-адмирала В.И. Истомина.

Встретившему Корнилова Истомину было указано на необходимость оборудования в башне перевязочного пункта. Попытку адмирала подняться на верхний этаж Истомин пресек категорически: огнем английской артиллерии он уже был почти снесен, а команды орудий во избежание лишних потерь сведены вниз. Для успешных действий против неприятеля было достаточно остальной, укрытой брустверами, артиллерии.

Некоторое время адмиралы общались между собой, после чего Корнилов высказал намерение отправиться к находившимся в Ушаковой балке пехотинцам: Бутырскому и Бородинским полкам. Ему было видно, что пехота несла напрасные потери. Еще подъезжая к бастиону, Корнилов обратил внимание, что большая часть ранений приходилась солдат в верхнюю часть корпуса и головы. В Бородинском егерском полку капитан Левашов был контужен «в верхние конечности, обожжены оба плеча и получил несколько поверхностных ран», подпоручик Френев ранен в левую губу, контужен в голову и в правый глаз осколком бомбы, С.П. Воронов ранен в голову осколком бомбы.^{1028}

Жандр говорит, что Корнилов сам шел навстречу своему Ангелу Смерти.^{1029}

Возможно, что это не высокие слова и не просто военный эпос. Адмирал медлил, что-то чувствуя. Он не хотел покидать укрытие, продолжал говорить с Истоминым, но, еще немного замедлился, и, …не оглядываясь, пошел в сторону кремальерной батареи, где стояла в ожидании своего хозяина гнедая с белой гривой лошадь Корнилова…

Было примерно 12.30. Адмирал еще раз помедлил, произнес «ну теперь пойдем»^{1030} и сделал несколько шагов.

Жандр: «…адмирал …не успел дойти трех шагов до бруствера, как ядро раздробило ему левую ногу у самого живота. Несколько офицеров бросились к нему и подняли его на руки… “Отстаивайте же Севастополь!” сказал он нам. Мы положили его за бруствером между орудиями, и скоро он обеспамятел: ни крика, ни стона его никто не слышал. Когда пришли два медика с перевязочного пункта и принялись за перевязку, я поскакал в госпиталь за носилками, а оттуда к вице-адмиралу Нахимову и к генерал-лейтенанту Моллеру сообщить им печальную весть. Более я не видел в живых нашего адмирала».^{1031}

К этому времени в 9.15 взлетел на воздух пороховой погреб на французской батарее №4. Он находился в 7 м. за батареей, был хорошо блиндирован и укрыт рельефом. Не смотря на это, русская бомба влетела в его вход. Последствия взрыва 1 000 — 1200 кг. пороха предсказать не трудно: батарея разрушена как минимум наполовину, убиты, ранены и контужены 2 офицера, 53 нижних чина.^{1032}

Но цифры почти ничего не говорят. Гораздо красноречивее описывает тот кошмар, который царил на батарее №4 очевидец, инженер Леон Герен: «…батарея №4 взорвалась, окровавленные и закопченные клочья несчастных летали в воздухе. Капитан Петипа, командир батареи, лейтенанты Берже и Жубер тяжело, но не смертельно, ранены. 8 орудий были разбиты вместе с лафетами, вокруг них лежали трупы и тела раненых…».^{1033}