Противостояние

— Так ноябрь, чего ждали, товарищ лейтенант? — усмехнулся сержант. — Чаек вот

поспел. Будете? — снял с буржуйки закопченный чайник.

— А то, сержант!

Кипяток разлили по кружкам, гость сверточек из-за пазухи вытащил. Развернул

тряпицу, выказывая три кусочка рафинада, предложил щедро:

— Угощайтесь.

— Ой, Миша, — улыбнулся Коля.

— Богач, да, чего уж, — протянул Еременко, взял один кусочек.

— Порубите. В прикуску оно ох как вкусно.

— А то.

— Ты по делу или так? — спросил Шульгина Санин. Тот кусочек сахара в рот сунул,

кипятка хлебнул и кивнул:

— Так. Пригласить хочу. Вечером в блиндаже у Харченко собираемся. Представляешь:

у капитана и Светочки день рождения в один день. Ну, вот, решили отметить.

— Это какая Светочка.

— Ну, ты Коля, даешь, — даже восхитился Михаил. — Светочка, сестренка наша,

самая красивая девушка в бригаде!

— Это кудрявая, что ли?

— Да нет. Ну, ты чего? Кудрявая — Полинка и фамилия у нее под стать —

Кудрявцева. А эта Света Мятникова, ну, — показал нечто, чуть стесняясь. —

Формы у нее еще такие… блин!

Коля хмыкнул, затылок ладонью огладил, поглядывая на друга:

— Нравится, значит?

— А кому она не нравится? Тебе вон, бирюку, только, — скривился, рукой махнул

и за чай опять принялся, делая вид, что обижен.

— Не сердись, приду.

— Это дело, — заулыбался сразу. — Мы даже патефон нашли, представляешь?

— Мы, это кто?

— Кружок по организации день рождения: я, Клепкин и Мила.

— Еще и Мила? — посмеялся над парнем Коля.

— Ну, чего ты ржешь? — хлопнул тот белесыми ресницами — мальчишка — мальчишкой.

— Скажешь, тоже не знаешь?

— Нет.

— Ну, ты старик!… Комсорг у радисток! Ну! Сержант Осипова. Вспомнил?

— Да. Что-то… — покрутил рукой, делая вид, что вспомнил. Но Тима не купился,

головой качнул укоризненно.

— Поражаюсь я тебе, Коля, честное слово. Таких выдающихся девушек не заметить!

— Да, заметил, заметил, Тим. Приду.

— Ну, вот, другой коленкор. А то девушки, понимаешь, на стол там чего-то

готовят, стараются, а ты тут Герасима изображаешь.

— Больно я им нужен, девушкам твоим, — улыбнулся примиряюще.

— А не скажи, — и качнулся к лейтенанту, чтобы солдаты не слышали. — Милка-то,

о тебе в первую очередь спросила: жив ли здоров, пойдешь или опять у себя в

блиндаже, как улитка в скорлупе сидеть будешь. Вернулась, говорит, наша разведка,

с геройской победой. Такого «языка» оторвали, что начальство вон не нарадуется.

Награды светят, отметить заодно надо.

— Не надо.

— Хватит тебе скромничать, — поморщился, возмутившись.

— Я не скромничаю. Как будут награды, так и отметим. Вперед бежать не стоит.

Шульгин подумал и кивнул:

— Согласен, паршивая примета. Ну, и ладно, у нас и так повод — день рождения.

Договорились, короче, пошел я. К семи в блиндаж Харченко двигай.

— Угу, буду, — проводил взглядом парня, кипятку хлебнул: вот ведь заботы у

Тимофея — гостей собрать.

— А чего, правда, товарищ лейтенант? — сел на освободившееся место Голуба. —

Сходите. Эй, если б меня пригласили! — размечтался, даже глаза в потолок

закатил.

— Брысь, — бросил Санин. Рядовой со вздохом ушел к лежанке, растянулся. — Нет,

бабы я вам скажу, на войне дело первое… Нет, первое кухня, понятно. Но все

равно… А вот поставили бы передо мной полную миску наваристых щей и женщину

посадили. Вот чтобы я выбрал?

— "Губу", — бросил сержант на лейтенанта зыркнув: вот как даст за такие

разговорчики. Но тот в сторону смотрел, рукой кружку горячую сжимал, и непонятно

видел ли что, слышал, чувствовал.

— Чего это "губу"? — возмутился Вася.

— Ничего! Молкни! — отрезал Еременко, тоже на лейтенанта покосившись.

— Эх, ребята, — вздохнул Иван, расслабленно в стену спиной уперся, котелок из

руки не выпуская. — Я о другом подумал. Вася-то понятно — молодой, резвый,

подружка нужна. А наши-то голубушки как там? — на сержанта уставился. Тот

голову опустил, за махоркой полез.

— У немцев мои, — бросил. Затянулся едким табаком, горе в душе с горечью во

рту мешая. — К сестре в Житомир в аккурат перед войной подалась. Мать у них,

теща моя, плоха стала. Вот люба моя и поехала проведать да помочь. И Катюшку-дочку

взяла… Все! — как отрезал. Вышел из землянки на свежий воздух.

Лейтенант самокрутку закурил, отодвинув кружку. Горьким чай с сахаром показался.

В блиндаже у капитана Харченко дым от табака стоял такой, что хоть топор вешай.

— Вы бы хоть проветрили, — бросил Коля, входя.

— Аа! Лейтенант! Пришел все-таки! Ну, давай к столу! — замах ему рукой

Валентин Харченко.

— Шульгин, налей человеку, — толкнул Тимофея Костя Клепкин.

Мила молча к Коле подошла, за руку к столу отвела, рядом посадила. Света в

тарелку, самую настоящую, капусты квашенной и картошки положила, кусок чуть

пригоревшего пирога.

— Ешь!

Тимофей кружку с первачам перед ним поставил.

— За Светочку, за Валентина.

— За победу, — зло, пьяно бросил капитан Старыгин, уставился мутным глазом на

лейтенанта. — За то чтоб эта курва фашистская сдохла! Чтоб Гитлер… подавился!

Чтобы… чтобы…

— Леха, ты закусывай, — подвинул ему банку открытой тушенки Харченко.

— Нет, — мотнул тот головой. — Да…

Выпил залпом браги и опять головой мотнул:

— Чтоб им всем сукам!… - и грохнул по столу кулаком.

— Я его отведу, — встал Клепкин.