Противостояние

Страшно было и вина давила: куда не кинь, везде Дроздов облажался.

Ян вышел, видя, как поник мужчина. В чужой душе ковырять не хотелось, всем

сейчас тошно было.

Немцы теснили, по деревням волна террора прошлась, стирая с лица земли вслед

Ивановичам другие села. Только не находился больше Перемыста, который знал о

готовящейся операции и предупредил бы, как не находилось Пчелы и тех троих

безымянных, что похоронили на пригорке, лицом к сожженной деревушке, которые

своей жизнью прикрыли жизни своих соотечественников.

Лена приходила в себя трудно, тяжело. Она словно заставляла себя жить. Но никак

не могла понять зачем. В голове все путалось и мешало ориентирам.

В начале июля она начала подниматься. Ребята радовались, но Саша больше всех.

Ведь именно он помогал ей выйти на улицу, придерживал и обнимал крепко и нежно.

Она так и называла его Николаем, а он не противился. Ему было все равно кем быть,

хоть и больно понимать, что Лена не в себе. Но главное встала. Окрепнет и все

будет хорошо.

В это он свято верил.

И каждый день уходил с группами то подрывников, то разведчиков, чтобы убивать

фашистов, взрывать поезда, крушить рельсы, выбивать немцев из сел вокруг.

Выплеснуть ту ярость, которой было тесно в душе.

Июль был жарким. На фронте шла Сталинградская операция, немцы рвались к Кавказу,

войска Юго-Западного и Брянского фронта отступали, опять откатились на сотню

километров, Ленинград оставался в блокаде.

В тылу врага шли не только систематические диверсии в помощь фронту, но и,

образование и укрепление партизанских краев. Зверства фашистов переполнили чашу

терпения народа.

Лена у костра сидела, спиной к сосне прислонившись, ребят слушала и все пыталась

хоть строчку написать Наденьке.

Саша вчера сообщил, что у соседей аэродром есть, самолет с Большой Земли

приходит, можно письма передать. По территории отряда даже фотокорреспондент

шатался. В отряде его от соседей приняли, ущелкал всех. И Лена попалась — как

сидела у сосны в попытке письмо написать, так и заснял. Были б силы, сказала бы

она ему много «доброго».

Все спешно листы бумаги искали, записки и письма писали, а у девушки не шло.

Вывела:

"Любимая моя сестренка, Наденька! Здравствуй!

Я тебя очень люблю".

И все, не идет дальше.

Антон картофелину из углей достал, почистил, Лене протянул:

— Завязывай эпистолярием заниматься. Жуй. Тебе надо.

Она улыбнулась ему: славный.

Тот в глаза заглянул, что-то непонравившееся увидел:

— Давай-ка я тебе до Яна дойти помогу.

— Нет. Письмо надо… дописать. Я же как тогда так и…

Тяжело говорить, в легких как кол сидит и у сердца заканчивается. Больно, и

слабость до пота. Но нужно держать себя в руках, подняться нужно. Не убили,

значит дальше ей убивать надо.

Послюнявила карандаш, вывела через силу "как ты?" — руки не слушались, как чужие

с того дня. И раны паршивые, затянулись, но выглядят жутко, и болят. Болят,

пальцы то крючит, то сводит.

— Давай-ка, курица лапой, — отобрал бумагу и карандаш Антон. — Диктуй чего

писать. Нет, ну ты глянь, что нацарапала! Это же шифровка, азбука Морзе! Кто

разберет-то?

— Ты чего шумишь? — Саша нарисовался. Кончилась опека Перемыста.

Согнал его от места рядом с Леной, письмо забрал, прочел, смял. Достал бумагу из

нагрудного кармана, планшет под нее положил:

— Пишем: "Здравствуйте дорогие мои, любимые Надя и Игорь".

— Нет! — вырвалось у Лены и вдруг дурно стало, обнесло голову. Рукой ворот

рванула: душно, а перед глазами звездочки крутятся.

Дрозд испугался, к себе ее прижал, придерживая и, на Перемыста глянул:

— Давно здесь сидит?

— Ну, час.

— "Ну, час"! Ей лежать надо!

Откинул все к чертям, девушку на руку поднял, понес в госпиталь под присмотр

Нади, Марины да Яна.

Лену мутило, но одно сквозь марево плывущее перед глазами всплывало:

— Не надо… про Игоря, — прошептала. — Людей он… расстреливает.

Дрозд встал как вкопанный, на Пчелу с сожалением и пониманием посмотрел:

— Давно знаешь?

— Да, — сглотнула слюну и ворот оттянула, чтобы воздуха больше было. — Тогда

еще.

— Это он тебя тогда отделал? — похолодел.

Лена глаза закрыла, ткнулась лбом ему в шею и молчок — сил нет.

Саня зубами скрипнул: живут же гниды, по земле ходят…

— Поэтому ты столько времени молчала, — прошептал, сообразив. — Ничего

Леночка, ничего. И с этим справимся.

Донес до госпиталя, новость обдумывая и все поверить не мог — чтобы Игорь ее,

людей стрелял? Не-ет, не то здесь что-то. Не иначе задание какое-то иначе, зачем

он вообще здесь появился, каким образом?

Но понятно, слова о своих предположениях Лене не сказал — не время. Заметил уже

— волноваться начинает, плохо ей становится.

— Бумагу дай, пожалуйста, — попросила она его, когда уже на постель положил.

— Не сможешь писать.

— Смогу. Дай.

— Ладно.

И что он мягкий с ней такой? — вздохнул.

— Принесу сейчас.

Глава 20

Его рота вторую неделю стояла на оборонительном рубеже. Немцы то выбивали войска

из поселка, то отступали сами. Это "перетягивание каната" значительно достало

всех.

Санин смотрел в небо — прохудилось что ли? И его замучила эта беготня, туда-

сюда в которой лишь теряются жизни.

И поежился — прохладно.