Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2

Ночь выдалась холодной – еще не морозной, но холодной. Куртка, которую Стью взял в стенном шкафу, пришлась очень кстати, и он застегнул молнию до подбородка. Ледяная луна, висящая над головой, заставила его подумать о Томе, который получил установку возвратиться в полнолуние. Сейчас луна только вошла во вторую четверть. И один Бог знал, где она светит на Тома, на Дейну Джергенс, на Судью Ферриса. Бог также знал, что она смотрит на те странности, что происходили здесь.

– Сначала я разбудил Ральфа, – сообщил Глен. – Послал его в больницу за Фрэн.

– Если бы доктор считал, что она может встать, он бы отправил ее домой! – сердито бросил Стью.

– Это особый случай, Стью.

– Для человека, который не хочет услышать, что скажет эта старая женщина, ты очень уж торопишься пригнать туда Фрэн.

– Я боюсь этого не сделать, – ответил Глэн.

Джип остановился перед домом Ларри в десять минут четвертого. Все окна сияли – не лампами Коулмана, а нормальным электрическим светом. Горел и каждый второй уличный фонарь – не только здесь, но и по всему городу, и Стью, сидя в джипе Глена, как зачарованный смотрел на них всю дорогу. Последние из летних мотыльков, медлительные из-за холода, лениво бились в натриевые сферы.

Они вылезли из джипа как раз в тот момент, когда из-за угла показались лучи фар. К дому подкатил старый, громыхающий пикап Ральфа и остановился нос к носу с джипом. Ральф вылез из кабины, а Стью быстро подошел к двери пассажирского сиденья, на котором сидела Фрэн, привалившись спиной к диванной подушке.

– Привет, крошка, – мягко поздоровался он.

Она взяла его за руку. В темноте ее лицо напоминало бледный диск.

– Сильно болит? – спросил Стью.

– Не очень. Я приняла эдвил. Только не торопи меня.

Он помог ей вылезти из кабины, и Ральф взял ее за другую руку. Оба заметили, как она морщится.

– Хочешь, чтобы я тебя донес? – спросил Стью.

– Сама дойду. Просто поддерживай меня, хорошо?

– Конечно.

– И иди медленно. Мы, бабульки, быстро не можем.

Они обошли пикап Ральфа сзади, скорее волоча ноги, чем шагая. Когда добрались до тротуара, увидели, что Глен и Ларри стоят в дверях, наблюдая за ними. Освещенные сзади, они напоминали фигурки, вырезанные из черной бумаги.

– И что ты об этом думаешь? – прошептала Фрэнни.

Стью покачал головой:

– Я не знаю.

Они подошли к ступеням, ведущим к двери. Чувствовалось, что у Фрэнни сильно болит спина, и Ральф на пару со Стью помогли ей подняться. Ларри, как и Глен, казался бледным и встревоженным. На нем были линялые джинсы, рубашка навыпуск, застегнутая не на те пуговицы, и дорогие мокасины на босу ногу.

– Я очень сожалею, что пришлось тащить вас сюда, – сказал он. – Я сидел с ней, дремал, время от времени просыпался. Мы дежурили у кровати. Вы понимаете?

– Да, я понимаю, – кивнула Фрэн. По каким-то причинам слово «дежурили» заставило ее подумать о материнской гостиной… и увидеть ее в более мягком, более прощающем свете, чем прежде.

– Люси уже час как спала. Я проснулся, будто от толчка, и… Фрэн, могу я тебе помочь?

Фрэн покачала головой и натужно улыбнулась:

– Все хорошо. Продолжай.

– …и она смотрела на меня. Говорить она могла только шепотом, но я разобрал каждое ее слово. – Ларри сглотнул слюну. Они впятером стояли в прихожей. – Она сказала, что на рассвете Господь собирается забрать ее домой, но она должна поговорить с теми из нас, кого Господь не забрал раньше. Я спросил, что она имела в виду, и она ответила, что Господь забрал Ника и Сюзан. Она знала. – Ларри со всхлипом вдохнул и провел руками по длинным волосам.

В конце коридора появилась Люси.

– Я сварила кофе. Если хотите…

– Спасибо, любимая, – ответил Ларри.

На лице Люси читалась неуверенность.

– Мне зайти с вами? Или разговор будет не для посторонних ушей, как заседание комитета?

Ларри взглянул на Стью, который спокойно ответил:

– Заходи. Я думаю, что с тайнами покончено.

По коридору они направились в гостиную, медленно, чтобы не доставлять Фрэнни излишней боли.

– Она нам скажет, – внезапно нарушил общее молчание Ральф. – Матушка все нам скажет. Волноваться не о чем.

Они вошли вместе, и сверкающий взгляд умирающей матушки Абагейл ошеломил их.

Фрэн знала о физическом состоянии старой женщины, но увиденное все равно потрясло ее. От матушки Абагейл не осталось ничего, кроме жесткой кожи и сухожилий, связывающих кости. В комнате даже не пахло гниением и надвигающейся смертью – ощущался только сухой чердачный запах… нет, запах гостиной. Половина иглы для внутривенных инъекций торчала снаружи, потому что втыкаться было некуда.

Однако ее глаза не изменились. Остались добрыми и человечными. От этого на душе стало чуть легче, но Фрэн все равно не отпускало что-то вроде ужаса… не совсем страх, что-то, возможно, более священное… благоговейный трепет. Трепет? Чувство чего-то, нависшего над ними. Не рока, но какой-то жуткой ответственности, подвешенной над их головами, как камень.

Человек предполагает, а Бог располагает.

– Маленькая девочка, присядь, – прошептала матушка Абагейл. – Тебе больно.