Противостояние I (СИ)

— Не знаю... Ничего... Что я могу поделать, если сами родители мне не верят, а властей боятся? Против воли родителей я всё равно ничего делать не стану. Я стараюсь не помогать людям против их воли. Это опасно. Сам не заметишь, как на стороне зла окажешься. Не люблю я этого...

— А тебе уже приходилось?

— Что приходилось?

— Ну на стороне зла оказываться.

— Конечно, приходилось. Как и всем. Не было, нет и не будет человека, который хотя бы раз в жизни не совершал зла! Разве что дети, только что появившиеся на свет.

— Был такой человек! Ты забыл про Иисуса! — она перекрестилась на ходу.

— Ничего я не забыл! Ты сама поймёшь, если немного подумаешь, почему и Его не могла миновать чаша сия! Вспомни, что Он до самой смерти жил среди простых людей, и задай себе вопрос: возможно ли, живя среди людей, оставаться для всех без исключения добрым и хорошим? Никаких ссор с ребятами во время уличных игр, когда ещё сам мальчишкой был, никаких конфликтов с соседями и властями, ничего! Живой человек ежедневно и ежечасно сталкивается с окружающим миром, и эти столкновения миру далеко не всегда нравятся! Мы все ежечасно, ежеминутно вынуждены преодолевать сопротивление этого мира. Ты запомни: добро и зло вообще неразделимы! Они ходят под ручку!...

Он помолчал немного, видимо, обдумывая продолжение.

— Вот тебе свежий пример: пару дней назад я на твоих глазах вернул тому мальчишке здоровье. Добром ли это было? С точки зрения мальчишки, его родителей и тех верующих, которые оказались свидетелями исцеления, да, этот поступок был безусловным добром. А вот для советской власти результаты его оказались злом, причём злом в чистом виде! Ну ты вспомни, уже вечером того же дня они распорядились проход в Лавру перекопать. Идиотский поступок, но им из-за паники в голову ничего умнее не пришло. Примерно так же оценили тот мой поступок и в Кремле. Сегодняшняя блокада Загорска тому свидетельство.

— А, ты в этом смысле...

— Конечно в этом! Чистого добра не бывает, Тоша! Всегда найдётся кто-то, для кого твоё добро добром не является. Не напрасно говорят — для всех мил не будешь! Не забывай, что люди по природе своей по большей части завистливы. Они недоверчивы и упрямы, когда начинаешь говорить с ними об их заблуждениях. Они замучены бытовыми проблемами и равнодушием со стороны окружающих, и прочая, и прочая... Поэтому нужно научиться понимать, как твои поступки в конечном итоге будут оценены. Чего в них будет больше — добра или зла? Это очень непросто, поверь!

— Понятно... Саш, не беги! Мама не успевает за нами!

— Ага, ладно... — он резко замедлил темп движения и оглянулся на спешащих за ними женщин. — Напрасно они за нами идут. Всё равно в Лавру я их с собой не возьму. Возьму тебя и твою маму, а больше никого. Там сейчас женщин нет. Одни мужчины и притом очень разгорячённые.

Саша совсем остановился и развернулся в их сторону. Когда мать Антоши и пятеро других женщин подошли и собрались возле него, он объяснил им то же самое. Под конец сказал:

— Вы поймите, если я вас туда проведу, то те, кто организовал эту блокаду могут предъявить вам неповиновение властям. Оно вам нужно? Вас ведь могут в суд потащить. Антошу и её маму я при необходимости защитить смогу, но мне для этого отвлекаться придётся. У меня там полно серьёзных дел будет, чтобы ещё и о вас пятерых думать. Так что оставайтесь-ка вы снаружи.

— Какие дела, Саша? — это спросила та тётка, с которой мама долго разговаривала.

— Разные, Софья Петровна. Не могу сейчас об этом говорить. Вы потом обо всём узнаете.

— Ты знаешь меня?

— Знаю. Я всех вас знаю и со всеми вами связан. В общем, оставайтесь снаружи, пока оцепление не уберут, а нам пора! До свидания!

***

Саша замедлил шаг, не доходя метров ста до проходов в Лавру. Потом и вовсе остановился и закрутил головой по сторонам, оценивая обстановку. Дело выглядело совершенно безнадёжным. Тяжёлые металлические ворота обоих проходов — Красного и Успенского закрыты. Подходы к ним перекрыты двумя бронированными военными машинами на восьми высоких и толстых колёсах с маленькими башенками наверху, из которой торчат короткие пушечки. Саша потом сказал, что эти машины бронетранспортёрами называются, а пушечка это не пушечка, а пулемёт.

Между этими грозными машинами у самой монастырской стены ближе к Красному Проходу натянут на деревянный каркас небольшой навес из брезента, под которым прячется от моросящего дождя обычный канцелярский стол с двумя стульями. Справа на нём лежит аккуратная стопка картонных папок, слева стоит армейская радиостанция с торчащей из неё длинной, мосластой антенной. На стуле возле папок никто не сидит, но рядом со столом курят и разговаривают двое офицеров в шинелях, сапогах и фуражках с красными околышами. Их шинели перетянуты ремнями с этими штуками, куда револьверы прячут. Как их?... А, кобура! Да, с кобурами. На стуле возле рации сидит солдат. На голове у него прямо поверх выцветшей пилотки надеты чёрные наушники. Судя по напряжённому выражению лица, солдат слушает что-то важное.