Противостояние. Том II

Это прозвучало крайне неуклюже и двусмысленно, но ведь надо было ему хоть что-то сказать, поскольку должна же быть какая-нибудь причина ее прихода сюда. Он почувствовал, как от смущения на его губах затрепетала вымученная улыбка.

— Да, — сказала она и решительно поставила свою чашку на стол. — Можете. Вдруг мы сумеем помочь друг другу. Мы можем пройти в гостиную?

— Конечно. — Его рука дрожала; когда он встал и поставил свою чашку на стол, чай слегка расплескался. Следуя за ней в гостиную, он заметил, как туго ее широкие брюки (которые сверху отнюдь не широки, мелькнуло у него в голове) обтягивали ягодицы. Он где-то вычитал, может быть, в одном из журналов, которые хранил в шкафу, за коробками из-под обуви, что большинство женских брюк портит складка от трусиков, и дальше там говорилось, что, если женщина хочет, чтобы брюки хорошо сидели и ничуть не морщили, она должна или носить трусики-бикини, или вообще обходиться без них.

Он сглотнул, по крайней мере попытался. Казалось, в горле у него застрял здоровенный ком.

Гостиная была погружена в полумрак, лишь тусклый свет проникал сквозь опущенные шторы. Было уже больше половины седьмого, и за окном сгущались сумерки. Гарольд подошел к окну, собираясь поднять шторы, чтобы стало немного светлее, но она положила руку ему на плечо. Он повернулся к ней с мгновенно пересохшим ртом.

— Не надо. Мне нравится, когда они опущены. Это придает интим.

— Интим… — прохрипел Гарольд голосом, похожим на сип старого попугая.

— И я могу сделать вот так, — сказала она и легко и просто очутилась в его объятиях.

Ее тело тесно и откровенно прижалось к нему; впервые в его жизни происходило нечто подобное, и восторгу его не было предела. Сквозь свою хлопковую рубашку и ее голубую шелковую блузку он ощущал мягкое касание каждой ее груди. Ее живот, твердый, но чувственный, прижимался к его животу, не смущаясь его эрекции. От нее сладко пахло, быть может, духами или просто ее собственным ароматом, который, как внезапно раскрытая тайна, произвел эффект разорвавшейся бомбы. Его руки зарылись в ее волосы.

Наконец поцелуй прервался, но она не отодвинулась. Ее тело прижималось к нему, как мягкое пламя. Она была ниже его ростом дюйма на три, и ее лицо слегка запрокинулось. У него мелькнула смутная мысль, что он столкнулся с одним из самых забавных поворотов судьбы в своей жизни: когда любовь — или что-то очень близкое — наконец отыскала его, он словно окунулся в любовную историю из дамского журнала с глянцевой обложкой. Авторы подобных рассказов, как он сам однажды написал в анонимном письме в «Редбук», являлись одним из немногих веских аргументов в защиту искусственного оплодотворения.

Но сейчас ее лицо запрокинулось, влажные губы были полуоткрыты, глаза ярко горели почти… почти… Да, почти как звезды. Единственной деталью, не совсем совпадающей с редбуковским взглядом на жизнь, была его эрекция — действительно потрясающая.

— Сейчас, — сказала она. — На тахте.

Каким-то образом они добрались до тахты и уселись на нее, ее волосы рассыпались по плечам, а запах духов, казалось, был повсюду. Его руки легли на ее грудь, и она не возражала, на самом деле она выгибалась и поворачивалась так, чтобы его рукам было удобнее. Он не ласкал ее; охваченный неистовым желанием, он просто мял ее.

— Ты девственник, — сказала Надин. Она не спрашивала… и ему стало легче оттого, что не нужно лгать. Он кивнул.

— Тогда мы сначала сделаем это. В следующий раз будет медленнее. И лучше.

Она расстегнула пуговицу на его джинсах, и «молния» на ширинке сразу разошлась. Указательным пальцем она провела по его животу, чуть ниже пупка. От ее прикосновения плоть Гарольда задрожала и дернулась.

— Надин…

— Тшшш! — Волосы упали ей на лицо так, что невозможно было разглядеть его выражение.

Она расстегнула его «молнию» до конца, и нелепая штуковина, выглядевшая еще более нелепой на фоне белой материи, в которую была упакована (слава Богу, он сменил белье после душа), выскочила как чертик из табакерки. Нелепая штуковина и не подозревала о своей комичности, поскольку была занята жутко серьезным делом. У девственников это дело всегда жутко серьезное — не удовольствие, а приобретение опыта.

— Моя блузка…

— Можно я…

— Да, я этого и хочу. А потом я примусь за тебя.

«Примусь за тебя». Слова отозвались эхом в его мозгу, как камни, падающие в колодец, и вот он уже жадно всосался в ее грудь, пробуя на вкус ее соль и сладость.

Она прерывисто вздохнула.

— Гарольд, это чудесно.

«Примусь за тебя». Слова звенели и гудели в его голове.

Ее руки скользнули под резинку его трусов, и джинсы упали к его щиколоткам с легким звяканьем ключей.

— Встань, — шепнула она, и он встал.

Все заняло меньше минуты. Не в состоянии удержаться, он громко вскрикнул от силы своего оргазма. Это было так, словно кто-то поднес спичку к сплетению нервов прямо под его кожей — нервов, уходящих в глубину, чтобы опутать своей паутиной его мошонку. Теперь он понимал, почему так много писателей сравнивают оргазм со смертью.