Протопоп Аввакум. Жизнь за веру

Трагические подробности смерти маленького сына Аввакума содержатся в Прянишниковском списке «Жития»: «Из куреня выду — мертвой, по воду пойду — мертвой, по траву пойду — тамо и груда мертвых… В то время сын у нас умер. И положа ево на песке говорим: “Коли сами умрем?” И потом с песку унесло ево у нас водою, мы же за ним и руками махнули: не до нево было — и себя носить не сможем».

Но мир не без добрых людей. Нашлись у Аввакума тайные доброхоты и в семье Пашкова — ставшие его духовными чадами воеводская жена Фёкла Симеоновна и воеводская сноха Евдокия Кирилловна «от смерти голодной тайно давали отраду», присылали протопопу то кусочек мяса, то колобок, то муки или овса. Дочь Аввакума Аграфена часто ходила просить к ним под окно. «Иногда робенка погонят от окна без ведома бояронина, а иногда и многонько притащит». Под влиянием боярынь благожелательно был настроен по отношению к Аввакуму и сын Пашкова Еремей, которого протопоп даже называет своим «тайным другом».

*

Однако даже в столь нечеловеческих условиях благочестивый протопоп не оставлял молитвы и своего келейного правила. Ежедневная молитва была для него столь же насущной потребностью, как воздух или пища: «Якоже тело алчуще желает ясти и жаждуще желает пити, так и душа — брашна духовного желает; не глад хлеба, ни жажда воды погубляет человека; но глад велий человеку — Бога не моля, жити». Слова святых отцов о молитве глубоко запали в его душу и проросли благодатными побегами: «Живот же убо души служба Божия, и жизнь ей подобающая, по Златослову глаголющему: иже убо не молится Богу, ниже Божественныя беседы приимати желает, непрестанно мертв есть и окаянен и смердящь, и непричащается еже мудрствовати. Се бо самое велие безумия знамение, еже непознати величества чести, ниже любити молитвы. Намже подобает Богу повинующимся присно жити в пениих и молитвах, известнее любяще Божию службу, нежели свою душю. Да приимем вернии молитву, яко многочестныи дар, и многоценныи бисер, нравом правым облобызающе, во известную помощь и победу на враги видимыя и невидимыя. Се бо нам есть подвиг тризнища (борьбы) в нужная обстояния, утешение в скорбех духовное, спасение земным вечное ходатайствующее».

Только благодаря своей непоколебимой вере и непрестанной молитве удалось Аввакуму и его семье выжить в «смертоносной Даурии». Лишь на малое время — с весны до лета 1658 года — в самый разгар голода, когда все силы были сосредоточены на добывании жизненно необходимой пищи, оставил он своё обычное молитвенное правило. «…От немощи и от глада великаго изнемог в правиле своем, всего мало стало, только павечернишные псалмы, да полунощницу, да час первой, а больши тово ничево не стало; так, что скотинка волочюсь; о правиле том тужу, а принять ево не могу; а се уже и ослабел».

Но здесь произошло чудо, которое укрепило Аввакума в вере и подвигло на возобновление его обычного молитвенного правила. На этот раз Божья воля была явлена через ребёнка — малолетнюю дочь Аввакума Агриппину.

«И некогда ходил в лес по дрова, а без меня жена моя и дети, сидя на земле у огня, дочь с матерью — обе плачют. Огрофена, бедная моя горемыка, еще тогда была невелика. Я пришел из лесу — зело робенок рыдает; связавшуся языку ево, ничево не промолыть, мичит к матери, сидя; мать, на нея глядя, плачет. И я отдохнул и с молитвою приступил к робяти, рекл: “о имени Господни повелеваю ти: говори со мною! О чем плачешь?” Она же, вскоча и поклоняся, ясно заговорила: “не знаю, кто, батюшка-государь, во мне сидя, светленек, за язык-от меня держал и с матушкою не дал говорить; я тово для плакала, а мне он говорит: ‘скажи отцу, чтобы он правило по-прежнему правил, так на Русь опять все выедете; а буде правила не станет править, о нем же он сам помышляет, то здесь все умрете, и он с вами же умрет’”. Да иное кое-что ей сказано в те поры было: как указ по нас будет и сколько друзей первых на Руси заедем, — все так и сбылося».

Тогда Аввакум «с тех мест за правило свое схватался» и более не оставлял его никогда. «Нам надобе вся сия помнить и не забывать, — пишет он о молитве, — всякое Божие дело не класть в небрежение и просто и не менять на прелесть сего суетнаго века».