Процесс исключения (сборник)

Затем, продолжает читать Стрехнин, уже после постановления, выступил т. Кулешов, по-видимому опоздавший. А. Кулешов заявляет, что Лидия Чуковская как писательница – пустое место.

Стрехнин: Итак, Лидия Корнеевна, какие у вас к нам претензии? Их две, я так понял: что вас не пригласили на заседание бюро – раз, и что якобы не говорили по существу – два.

Я: Да, это так. Нельзя осуждать человека в его отсутствие – это раз, а уровень обсуждения самый низкий – это два. Ничего никто о моей статье «Гнев народа» не сказал, а либо только брань («антисоветчина»), либо забота о моих племянниках, которые являются достойной сменой моему отцу. Писателю – родственники – смена!

А. Медников: Откуда вы берете информацию об арестованных?

Стрехнин: Вы пишете: аресты, обыски, сумасшедшие дома. Откуда у вас такие сведения?

Я: Я, как и вы, живу у себя на родине. У меня на родине творятся беззакония. Я их вижу.

Стрехнин: Почему-то вы видите только беззакония.

Я: Нет, совсем не только. Но я слишком хорошо помню погибших раньше – в предыдущие десятилетия, – и потому меня остро интересуют погибающие теперь.

Стрехнин: Мы тоже хорошо помним погибших.

Медников: Откуда вы берете вашу информацию?

Я:

Из жизни. От матерей, жен, сестер. Чтобы не видеть, надо заткнуть уши и зажмурить глаза. Это кругом. Одного моего знакомого, совершенно здорового, посадили в сумасшедший дом. А я знала, что он здоровый. В печати об арестах и обысках не пишут. Или пишут, извращая факты. У меня много знакомых, которые были на суде над Синявским и Даниэлем, над Литвиновым и его товарищами. Все было совсем не так, как изображала печать. Когда я могу, я пользуюсь официальными источниками – например, когда Лев Николаевич Смирнов, судья, выступал в Союзе писателей, я задала ему вопрос, что означает – юридически – слово «антисоветский»? Ответа я не получила[43].

Медников: Почему это происходит вокруг вас, а, например, возле меня не происходит ничего похожего?

Я: Не знаю… Вы живете где-то на острове и нарочно не видите… Кроме личных наблюдений я иногда узнаю что-нибудь от академика Сахарова. Он ведь тоже лицо официальное: председатель Комитета прав человека. Вот недавно был суд над его другом Шихановичем. Судили в отсутствие подсудимого, защищал адвокат, который подсудимого ни разу не видел. А дело Суперфина? Его матери недавно запретили с ним переписку. Родной матери. Понимаете?

В. Медведев: Я никогда никакого Суперфина не слышал. И с Сахаровым незнаком.

Я: Жалею о вас.

Стрехнин: Итак; вернемся к делу. Мы пригласим вас на Секретариат… Может быть, вы до тех пор подумаете и напишете объяснительную записку? Я нисколько не настаиваю, я всего лишь спрашиваю.

Я: Я никакой объяснительной записки писать не стану. Я ни у кого на службе не состою. Если меня пригласят в Секретариат Правления, я приду, но только на том условии, что о моих родных говориться не будет. В литературе родства не существует. Если существует – не фамильное. И кроме того, прошу учесть, что я живу то в городе, то на даче, – и предупредить меня надо заранее.

Если на Секретариате займутся моими семейными делами, то я немедленно уйду, громко хлопнув дверью.

Стрехнин: Скажите, пожалуйста, Лидия Корнеевна, а как ваша статья попала за границу?

Я: В прошлый раз в этой же комнате вы задали мне подобный вопрос о другой статье. Тогда я сказала: не знаю. Это правда. Теперь говорю: я сама пригласила к себе домой американского корреспондента и передала ему «Гнев народа» с просьбой опубликовать.

8

4 января я получила повестку: явиться на заседание Секретариата Московского отделения Союза писателей РСФСР.

От письма Стрехнина она отличалась тем, что уже вовсе не походила на письмо. Там: «Уважаемая Лидия Корнеевна». Здесь уже просто «Лидия Корнеевна». (А если бы меня вызывали на Секретариат не РСФСР, а СССР – до какого градуса поднялась бы невежливость?) Там была подпись «Ю. Стрехнин». Как-никак, автограф писателя. Здесь – «Зав. протокольным отделом А. Любецкая». Очень похоже на вызов в милицию или в суд… Впрочем, в милицейской повестке стояло бы: «гр-ке Чуковской Л. К»… Трудно себе вообразить, чтобы, например, у «Серапионовых братьев» существовал протокольный отдел, и в этом отделе – зав, и они писали бы друг другу так: Каверину В. А.

Я нахожу, так оно и лучше. По крайней мере, сразу понимаешь, куда идешь.

Явиться: 9 января, в 2 часа дня, в комнату номер 8.

Я в указанное время явилась. Захватила с собою кроме фломастеров, линз и дощечки листы чистой бумаги для записи; напечатанное большими буквами прощальное выступление; а также список своих работ, сначала принятых издательствами, а потом без объяснений отвергнутых.

В вестибюле меня поджидали друзья. (Хоть и нет «Серапионовых братьев», а братство неистребимо. Не нами началось, не нами кончится.)