Процесс исключения (сборник)

«Спасибо Вам, Лидия Корнеевна, за то, что Вы, человек и писатель, одна из немногих настоящих писателей, оставшихся в России».

Напоминаю, что письмо это написано и получено мною в стране, где имя мое запрещено, где за каждую мою самиздатскую или тамиздатскую книгу человек рискует поплатиться тюрьмой, где не печатается ни одна моя новая строка; где из всех библиотек уже изъяты мои прежние книги, а из каталогов – названия.

Меня нет и меня не было. Хуже – я чума.

Удивительно ли, что, какую бы живую благодарность ни испытывала я к моим западным переводчикам, рецензентам, издателям – русским и нерусским, – ничто не сравнится с тем благоговением, с каким несла я домой этот заплаканный орден. Орден братства.

– Аа… а! Значит, вы все-таки против отъездов? – спрашивают после недолгого молчания мои собеседники.

– Нет, отчего же, я за.

Я уже притерпелась. Пусть едут.

6

Но мне давно пора уже вернуться к своей теме: к исключению из Союза писателей. Обе темы связаны одна с другою, но все же моя у́же.

Памятен нам август 1946 года, речь Жданова перед писателями в Смольном. И постановление, и речь напечатаны во всех газетах. С ними в любую минуту может ознакомиться каждый. Это наша «Илиада» и «Одиссея», классический образец бюрократических постановлений об искусстве, – можно сказать, вершина жанра. Недаром оба документа годами и даже десятилетиями преподавались во всех школах России вместо российской словесности. Постановление не отменено по сию пору, хотя оба ошельмованных писателя печатаются, Ахматова даже и многотиражно[66].

Беспомощность официальной власти перед властью поэта стихами Ахматовой была не единожды провозглашена. Судьбою – подтверждена. Однако в 1961 году уже победившая Ахматова снова растолковала своим гонителям эту истину – на этот раз, можно сказать, по складам, прозой, в «Слове о Пушкине».

«После… океана грязи, измен, лжи, равнодушия друзей и просто глупости… как торжественно и прекрасно увидеть, как этот чопорный, бессердечный… и, уж конечно, безграмотный Петербург стал свидетелем того, что, услышав роковую весть, тысячи людей бросились к дому поэта и навсегда вместе со всей Россией там остались.

…Он победил и время и пространство…

…И это уже к литературе прямого отношения не имеет, это что-то совсем другое»[67].

Борис Пастернак подвергался разгромам в печати много лет, еще до своего исключения из Союза, в особенности бурно после того же исторического Постановления ЦК 1946 года. Сразу после Нобелевской премии, в 1958 году, его едва не лишили гражданства. Коллеги Пастернака обратились к правительству с просьбой выслать его за пределы страны.

Чтобы остаться дома, Пастернак отказался от премии.

Сохранилась ли стенограмма исключения из Союза писателей Зощенко и Ахматовой, я не знаю. Стенографический же отчет о расправе с Пастернаком сохранился. Подробная стенограмма опубликована за границей[68]. Я привожу ее краткий конспект. Документ интересен и сам по себе – «как люди в страхе гадки», интересен и тем, что реплики действующих лиц – это как бы шпаргалка для всех участников – соучастников! – подобных расправ в будущем.

«В ходе обсуждения» было установлено, что:

1) Борис Пастернак чужд советскому народу – и не только с той поры сделался чуждым, когда написал эту дурно пахнущую мерзость, этот поганый роман, «Доктор Живаго» (где оплевано все святое для нас, в том числе и Октябрьская революция), а вообще всегда был чужд – в своей эстетствующей, декадентской, индивидуалистической, камерной, комнатной поэзии. Был и остался чужд народу.

12) Пастернак не только чужд народу, но ненавидит народ и считает его быдлом.

13) Пастернак – враг народа.

14) Он скрывал свою враждебность под прикрытием извилистых эстетических ценностей. Между тем вся его поэзия – это восемьдесят тысяч верст вокруг собственного пупа. (Одно время, правда, некоторым отдельным товарищам виделось в поэзии Пастернака нечто даже революционное, когда он находился в окружении Маяковского. Но они проявили излишнюю снисходительность и близорукость.)

15) У Пастернака нож за пазухой – нож против народа.

16) Пастернак поставил большую пушку – обстреливать из этой пушки народ.

17) Недаром он всегда водился с иностранцами.

18) Роман «Доктор Живаго» – предательский акт, проповедь предательства и апология предательства.

19) Пастернак не с наших позиций отнесся к событиям в Венгрии.

10) Пастернак – литературный Власов.

11) Пастернак – соучастник преступления против мира и покоя на планете.

12) Пастернак – это война.

Каков же моральный облик этого предателя, поставившего большую пушку?

Моральный облик у него такой, какой и выясняется из всего вышесказанного: