Процесс / восстановленный по рукописям /

— Тут ты столкнешься с совершенно противоположным толкованием, — сказал священник. — Многие, например, считают, что эта притча никому не дает права судить о привратнике. Каким бы он нам ни казался, он слуга Закона, а значит, причастен к Закону, значит, суду человеческому не подлежит. Но тогда нельзя и считать, что привратник подвластен просителю. Быть связанным с Законом хотя бы тем, что стоишь на страже у врат, неизмеримо важнее, чем жить на свете свободным. Тот человек только подходит к Закону, тогда как привратник уже стоит там. Закон определил его на службу, и усомниться в достоинствах привратника — значит усомниться в Законе.

— Нет, с этим мнением я никак не согласен, — сказал К. и покачал головой. — Если так думать, значит, надо принимать за правду все, что говорит привратник. А ты сам только что вполне обоснованно доказал, что это невозможно.

— Нет, — сказал священник, — вовсе не надо все принимать за правду, надо только осознать необходимость всего.

— Печальный вывод! — сказал К. — Ложь возводится в систему.

(Сказав это, он запнулся: ему пришло на ум, что вот сейчас он тут говорит и судит о некой легенде, даже не зная, откуда она; он не знает даже, из какого она свода, не знает и ее толкований. Его мысль завлекли на совершенно неизвестный путь. Может быть, этот священник такой же, как все прочие, и о деле К. хочет говорить лишь намеками, чтобы сбить его с толку, а под конец умолкнет? Глубоко задумавшись, К. перестал смотреть за лампой, та начала коптить, но К. заметил это, только когда дым поднялся к его лицу. Он стал прикручивать фитиль, и тут свет погас. К. замер; было совсем темно, он не мог сообразить, в какой части церкви находится. Рядом не раздавалось ни звука, и он спросил:

— Где ты?

— Здесь, — сказал священник и взял К. за руку. — Почему ты дал светильнику погаснуть? Идем, я провожу тебя в ризницу, там есть свет.

К. был рад наконец уйти из главного придела, его угнетало это высокое, огромное пространство, где взгляду был доступен лишь крохотный круг; уже не раз смотрел он наверх, понимая, насколько это бесполезно, потому что тотчас же отовсюду на него буквально наваливалась тьма. Он быстро пошел за священником, держась за его руку.

В ризнице горела лампа, еще меньше, чем та, которую нес К. И висела она совсем низко, освещая разве что каменный пол ризницы, маленькой, но, должно быть, такой же высокой, как сам собор.

— Такая темень везде, — сказал К. и ладонью прикрыл глаза, как будто они разболелись от его стараний увидеть, где же он.)

К. сказал это, как бы подводя итог, но окончательного вывода не сделал. Слишком он устал, чтобы проследить все толкования этой притчи, да и ход мыслей, вызванный ею, был ему непривычен. Эти отвлеченные измышления скорее годилось обсуждать компании судейских чиновников, нежели ему. Простая притча стала расплывчатой, ему хотелось выбросить ее из головы, и священник проявил тут удивительный такт, молча приняв последнее замечание К., хотя оно явно противоречило его собственному мнению.

Молча шли они рядом. К. старался держаться как можно ближе к священнику, не понимая, где он находится. Лампа у него в руках давно погасла. Вдруг против него серебряное изображение какого-то святого блеснуло отсветом серебра и сразу слилось с темнотой. Не желая быть полностью зависимым от священника, К. спросил его:

— Мы, кажется, подходим к главному выходу?

— Нет, — сказал священник, — мы очень далеко от него. А разве ты уже хочешь уйти?

И хотя К. за минуту до того не думал об уходе, он сразу ответил: