Процесс. Замок (с иллюстрациями Веры Дубровской)

и ловким зернышком должен быть такой проситель, чтобы проскользнуть через такое безукоризненное сито? Думаете, так случиться не может? Вы правы, да, так случиться не может. Но когда-нибудь — кто может заранее поручить-ся? — когда-нибудь ночью все же это произойдет. Разумеется, среди своих знакомых я не знаю никого, с кем бы нечто подобное приключилось, правда, это

еще ничего не доказывает, мои знакомства по сравнению с числом проходя-щих тут людей ограничены, а кроме того, совершенно нет уверенности, что

тот секретарь, с кем произошел такой случай, сознается в этом, ведь все это

чрезвычайно личное дело, в какой-то мере серьезно затрагивающее профес-сиональную этику. И все же я, вероятно, по опыту знаю, что речь идет о чрезвычайно редком случае, известном только понаслышке и ничем не доказанном, так что бояться такого случая — значит сильно преувеличивать. Даже если бы

такой случай произошел, можно было бы его, поверьте мне, совершенно обез-вредить, доказав — и это очень легко, — что таких случаев на свете не бывает.

И вообще это болезненное явление — прятаться от страха перед таким про-исшествием под одеяло и не сметь даже выглянуть. Даже если эта полнейшая

невероятность вдруг обрела бы реальность, так неужели тогда все потеряно?

Напротив! Потерять все — это еще более невероятно, чем самая большая невероятность. Правда, если проситель уже забрался в комнату, дело скверно.

Тут сердце сжимается. Долго ли ты еще сможешь сопротивляться? — спрашиваешь себя. Но сопротивления никакого не выйдет, это ты знаешь точно.

Только представьте себе это положение правильно. Тот, кого ты ни разу не видал, но постоянно ждал, ждал с настоящей жадностью, тот, кого ты совершенно разумно считал несуществующим, он, этот проситель, сидит перед тобой.

И уже своим немым присутствием он призывает тебя проникнуть в его жалкую жизнь, похозяйничать там, как в своих владениях, и страдать вместе с ним

замок

397

от его тщетных притязаний. И призыв этот в ночной тиши неотразим.

Следуешь ему — и, в сущности, тут же перестаешь быть официальным лицом. А при таковом положении становится невозможным долго отказывать

в любой просьбе. Точно говоря, ты в отчаянии, но еще точнее — ты крайне

счастлив. Ты в отчаянии от своей беззащитности — сидишь, ожидаешь просьбы посетителя и знаешь, что, услышав ее, ты будешь вынужден ее исполнить, даже если она, насколько ты сам можешь о ней судить, форменным образом

разрушает весь административный порядок, а это самое скверное, что может

встретиться человеку на практике. И прежде всего потому — не считая всего остального, — что получается переходящее всякие границы превышение

власти, которую ты самовольно берешь на себя в такой момент. По нашему положению, мы вовсе не уполномочены удовлетворять такого рода просьбы, но

от близости этого ночного посетителя как-то растут наши служебные возможности, и тут мы начинаем брать на себя полномочия, которые нам не даны, более того, используем их. Словно разбойник в лесу, этот ночной проситель

вымогает у нас жертвы, на которые мы в обычной обстановке были бы не способны; ну ладно, все это так в тот момент, когда проситель еще тут, когда он

принуждает, поощряет, подбадривает тебя, все идет своим чередом, почти помимо твоей воли, а вот как оно будет потом, когда проситель, ублаготворен-ный и успокоенный, оставит тебя и ты окажешься в одиночестве, беззащитный перед только что совершенным тобой служебным преступлением, — нет, это и представить себе немыслимо! И все же ты счастлив. Каким же само-убийственным может быть счастье! Конечно, легко заставить себя скрыть от

просителя истинное положение вещей. Сам по себе он ведь почти ничего не

замечает. По его мнению, он, усталый, разочарованный и от этой усталости, этого разочарования невнимательный и безразличный ко всему, случайно проник не в ту комнату, куда хотел, и теперь сидит, ничего не понимая и думая, если он в состоянии думать, о своей ошибке или о том, как он устал. Можно

ли бросить его в таком состоянии? Нет, нельзя. Со всей словоохотливостью

счастливого человека надо ему все растолковать. Надо, не щадя себя ничуть, подробно объяснить ему все, что произошло и по какой причине это произошло, надо объяснить, какие это были невероятно редкие, какие единствен-ные в своем роде обстоятельства, надо показать, как проситель, с той беспо-мощностью, какой нет ни у одного живого существа, кроме просителя, попал

в эти обстоятельства и как, господин землемер, он теперь может, если захочет, стать хозяином положения, а для этого ему ничего делать не надо, только каким-нибудь образом высказать свою просьбу, исполнение которой уже подго-товлено, более того, все уже идет просителю навстречу; ему надо объяснить

это, и для чиновника это трудный час. Но когда и это сделано, господин землемер, то сделано самое необходимое, и остается только смириться и ждать.

Но К. уже спал, отключившись от всего окружающего. Его голова сначала опиралась на левую руку, лежавшую на спинке кровати, потом соскользну-ла вовсе и свесилась вниз, опоры одной руки уже не хватало, но он невольно

398