Провалившийся в прошлое

Уж если поблизости от его владений находились Танины соплеменники, то их точно было не один и не два человека, а гораздо больше, целый отряд прикрытия. Торчали они здесь, скорее всего, с зимы, и наверняка Таня их не только подкармливала, но и тайком передавала им какие-то вещи, у Митяя ведь далеко не каждый гвоздь был на счету. Кроме того, он всегда откладывал в сторону, обычно в большой ящик, те изделия, которые у него не удались, только рука мастера не поднималась разбить их или пустить в переплавку. Авось сгодятся когда-нибудь. Наверняка Таня их уполовинила и, возможно, втайне страшилась наказания. Подумав об этом, Митяй вздохнул, улыбнулся и сказал про себя: «Эх, Танюшка, всё, что я тут делаю, всё, над чем маракую, сделано для тебя и твоих сородичей, а потому забирай всё, кроме моих станков и машин, чтобы я мог наделать для них ещё много чего полезного и нужного. Девочка моя, мне ведь для вас ничего не жалко, и ни о чём я так не мечтаю, как стать вашим ведаром». Да, именно об этом Митяй мечтал ничуть не меньше, чем о том, чтобы Таня осталась с ним навсегда и стала его женой. Может быть, он как раз именно потому и проявлял такую заботу в отношении её сородичей, чтобы эта молодая женщина поверила в него окончательно. А ещё Митяй всё чаще и чаще думал о ведловстве, поскольку нередко случалось так, что Таня подолгу смотрела в его глаза добрым, тёплым, но очень уж необычным взглядом и ласково улыбалась. От таких взглядов ему становилось особенно приятно и тепло на душе. Именно они давали ему надежду на то, что, вернувшись домой, он застанет в своём большом и теперь очень уютном доме Таню и Мунгу с полудюжиной щенков от Крафта. В этом он даже почти был уверен, но червячок сомнения его всё же не покидал, хотя и не являлся причиной особого беспокойства. Вместе с тем, что ему было очень хорошо от таких взглядов Тани, он постепенно стал ощущать в себе какие-то смутные, пока что совершенно непонятные перемены. Явно к лучшему, так как мысли его сделались более отточенными, а движения, и без того всегда ловкие и уверенные, чем бы он ни занимался, филигранными. Больше всего его удивляло то, что ему стало намного легче представлять себе даже самые сложные объёмно-пространственные конструкции, да ещё и видеть при этом, как они будут потом работать, и анализировать малейшие недочёты. Он и раньше хорошо читал любые чертежи и карты, а сейчас, кажется, достиг в этом деле чуть ли не максимального совершенства, и это его несколько удивляло, будоражило душу и заставляло думать о совершенно невообразимых, грандиозных делах.

Мечты мечтами, а направлялся он сейчас всё-таки за солью. Поэтому, отъехав от своей латифундии, которой так и не придумал названия, километров на пять, повернул к Марии. Добравшись до реки, он решил не палить зря солярку, а спуститься на воду и сплавиться по ней до места её слияния с Белой, то есть до будущего Белореченска, и уже там выехать на берег, чтобы через Курганинск взять курс на Армавир. Едва найдя удобный съезд в реку, он остановился, заглушил двигатель, откинул кронштейны и полез наверх, где раскрепил понтон и, притормаживая канат стопором, плавно опустил его вниз. После этого забрался в будку и опустил на песок широкого и длинного пляжа гребное колесо, немедленно намотав себе на ус, что неподалёку от его хозяйства имеется отличный кварцевый песок, а это важнейшее сырьё для производства стекла. Снова забравшись в машину, он съехал в реку, и Шишига плавно закачалась на воде, бешено молотя воду колёсами. Митяй отплыл от берега метров на десять и, оставив Крафта спать в кабине, перебрался в будку, завёл движок Ижика и встал к рулю. Сплав без привода, а стало быть, без руля грозил большими неприятностями. Хотя никаких порогов внизу по идее не было, Митяй решил не рисковать понапрасну.