Провансальский триптих

Когда, уже сидя с бокалом белого люнельского вина в плетеном кресле на террасе под перголой, оплетенной темнозеленой с фиолетовыми пятнами цветов пассифлорой, я рассказал ему свою историю, он долго молчал, погрузившись в задумчивость.

— Да, — наконец заговорил он, — знаю. И расскажу вам все, как было: хотя многие давние события испарились из памяти, эту историю я помню, словно она произошла вчера. Жюльен де В. жил тогда в Фабреге один. Жена, которую он обожал, осиротила его в первый год войны. Единственный сын Люсьен, воевавший в маки, погиб в стычке с немцами в Море, около Экс-ан-Прованса. Домом и хозяйством, уже довольно запущенным, занималась прислуга: Марселина — экономка и кухарка, ее дочка Нинетта и Джузеппе, бывший вестовой Люсьена, итальянский иммигрант, на все руки мастер, неизменный участник осенней охоты на фазанов и куропаток, а также — о чем знали даже местные жандармы — чрезвычайно ловкий и неуловимый браконьер. Жюльен де В., человек неверующий, в церковь не ходил, но, согласно старой семейной традиции, в воскресенье после мессы приглашал кюре разделить с ним второй завтрак. Накрывали всегда в столовой, напротив красивого резного камина, над которым висел портрет en pied

[136]

вашего предка Юлиуша В. в наполеоновском или очень похожем мундире с каким-то высоким орденом на шее: фоном служил несколько необычный, нездешний пейзаж.

Помню, как в один из воскресных дней — была пора цветения виноградников — после одиннадцатичасовой мессы я приехал на велосипеде в Фабрег и застал Жюльена де В. очень возбужденным. Он рассказал, что прошлой ночью ему приснился сон (а может, это было видение), необычайно его взволновавший. Он проснулся среди ночи. Сквозь неплотно задернутые шторы в комнату проникал свет луны. Было полнолуние, поэтому довольно светло. Почувствовав странную тревогу, он встал и прошел в салон. Из-под ведущей в столовую двустворчатой двери просачивался голубоватый свет, похожий на лунный, но гораздо ярче. Первое, что увидел Жюльен, была пустая рама над камином. Он остановился на пороге и только через минуту заметил возле кресла с высокой спинкой, всегда стоявшего слева от камина, фигуру. Он сразу узнал этого человека. И не испытал ни страха, ни даже удивления. Жестом пригласил ночного гостя присесть и сам сел в кресло напротив. Беседа, которую мне пересказал Жюльен де В., подзабылась. Помню только, что речь шла о последних потомках семьи, живущих где-то очень далеко и нуждающихся в помощи. Я не суеверен, не верю ни в сны, ни в знамения, ни в чудеса, однако, признаюсь, мне передалось волнение Жюльена, и я пообещал ему помочь. Прямо на следующий день я отправился в Кларенсак в мэрию, где без труда разузнал адрес Центра розыска родственников швейцарского Красного Креста. Прованс уже год как был свободен, но война еще не окончилась. Сотни тысяч людей искали своих близких по всей Европе и далеко за ее пределами. Я не очень верил в успех наших стараний, однако, о чудо, спустя несколько месяцев из Красного Креста пришло уведомление о том, что разыскиваемые родственники нашлись на территории, где еще шли военные действия. Хорошо помню лихорадку, охватившую обитателей Фабрега, бесконечные совещания с участием Марселины, поездки в Ним за покупками, подготовка больших colis

[137], которые Джузеппе возил в Кларенсак на почту. Приходили подтверждения, свидетельствовавшие, что посылки попадают куда надо, однако об адресатах, кроме фамилии — это была фамилия Юлиуша В., — ничего больше не знали. Жюльен де В. был последним в роду. Однажды он признался, что хотел бы поехать в Польшу, познакомиться со своими живыми потомками — возможно, даже наследниками? — но судьба распорядилась иначе. Зима 1946 года в Провансе выдалась на редкость суровая. Вымерзли виноградники, погибли абрикосовые сады, снег пролежал до середины марта. На полях появились стаи каких-то странных черных птиц. Не хватало топлива, в Фабреге топили скупо и лишь по особым случаям.

Жюльен де В. не отличался крепким здоровьем, его давно донимала лихорадка, он слабел и таял на глазах. Понимая, что жизнь идет к концу, принимал это со стоическим спокойствием, однако не догадывался, что конец так близко. Как-то ночью меня разбудил отчаянный стук в дверь. Это был вымокший до нитки Джузеппе, под проливным дождем приехавший на велосипеде самым коротким путем по проселкам; не скрывая слез, он попросил меня отдать его хозяину последний долг. Жюльен де В. был неверующим, и я догадался, что он нуждается скорее в дружеском присутствии, нежели в последнем причастии. Приехав в дом, я увидел доктора Г., беспомощно сидящего у стола, рыдающих Марселину и Нинетту и горящие свечи у изголовья кровати, где лежал Жюльен де В. — лежал как gisant, рыцарь-крестоносец, на средневековых надгробиях.