Провидение

Но я уже не могу остановиться. Я — поезд.

— Думаешь, там твой ребенок? Нет, он не твой ребенок. У него есть родители. Я видел их, когда пришел сюда. Я слышал, как его отец рассказывал о семейном времяпрепровождении. У него есть сестра и есть мать. У него есть отец. Отца зовут Лорн, а мать — Пэтси. Я слышал, когда искал тебя, как они вспоминали поездку на «Гамильтон»[84], где заняли целый ряд. Целый ряд, Ло, вот какая большая у них семья. Мы не они, и они не мы. Но ты никак не унимаешься. Ты выставляешь себя дурой, постоянно пытаясь влезть, протиснуться в их семью, потому что тебя не устраиваем мы. Вот наша семья, Ло. Ты и я. Чаки здесь нет, и его никогда с нами не будет. Хочешь семью? Это я. Я — твоя семья. Мы с тобой — семья. Остановись. Перестань втягивать сюда этих детей. Мы с тобой. Мы, двое. Этого должно быть достаточно. Тебя не устраивает? Думаешь, я не вижу, что ты накрасила ногти? Думаешь, я не вижу, как ты делаешь вид, что меня здесь нет?

Мне казалось, что общение начинается с чувства, с мысли. Ты говоришь, потому что хочешь что-то сказать. Но меня трясет. Эти слова будто не мои. Но они произнесены, а значит, они мои, это я их сказал. Она стоит и смотрит на меня. Извиняться поздно, слишком много сказано. Пытаюсь понять, что написано на ее лице, лице школьной учительницы. И не могу.

— Хватит. Перестань смотреть на меня. Дай мне посмотреть на тебя.

В ресторане хлопают — кто-то произнес речь. Произнес слова любви. Кто-то, но не я. Мои слова — слова ненависти. Так хочется посмотреть себе под ноги, опустить голову. Но я должен отвоевать ее. Она сказала: «Дай мне посмотреть на тебя». Это так трудно. Я уже и не помню, когда мне было так же трудно. Вот этого я и боюсь больше всего: что мой мальчик посмотрит на меня и все поймет.

— Эгги. — Она целует мое запястье. — Тебе нужно поехать и увидеть его.

— Знаю. — Я слышу это в ее голосе: я в порядке, мы в порядке, все хорошо… пока.

Я обнимаю ее, и она плачет. Совсем немножко, чуть-чуть. Роняет несколько слезинок, как бывало вначале, в те первые дни, когда у Чаки появились проблемы, когда еще была надежда, что он поправится.

— Итак, ты возвращаешься в Нашуа?

— Да.

— Надеюсь, Эгги, ты найдешь этого парня. И знай, я на твоей стороне.

— Знаю, Ло.

— Ты ведь знаешь, я вовсе не думаю, что ты спятил. Я только хочу, чтобы ты победил. Я знаю, как работает твоя голова. Знаю, как ты все видишь.

— Да, Ло.

— Но тебе и дома нужно быть таким. — Она отстраняется. Облизывает губы. — Тут есть один профессор, мы с ним давно не виделись. Он развелся и, знаешь, ходит кругами. Все пытается угостить меня, уже трижды упоминал, что у него новенький дом в Ньюпорте… — Она смеется. — Эгги, я тебя искала. Хочу, чтобы ты был здесь.

— Извини.

А ведь это серьезно. Насчет нового дома в Ньюпорте.

— Я здесь.

— Хорошо, — говорит она. — Ты останешься со мной и войдешь со мной, потому что я так хочу, потому что так это и работает.

Она роется в сумочке и достает несколько чайных пакетиков моего чая для смягчения горла.

— Вот. Принесла для тебя.

Я беру пакетики и кладу в карман. Не благодарю. Сейчас не тот момент — баланс сместился. Месяцами она заботилась обо мне, а я расшумелся из-за пустяка. Я открываю дверь, и она тихо, чтобы никто не слышал, шепчет:

— Спасибо, Эгги.

Я кладу руку ей на плечо и легонько пожимаю. Извини, Ло.

Нашуа может подождать. Придется.

Хлоя

Каждый раз, когда мы отправляемся на поиски подходящего для свадьбы места, происходит одно и то же. Увидев белые огоньки, Кэрриг останавливается на тротуаре и морщится: «Моей маме нравятся разноцветные». Я говорю, что если мы арендуем это место, то сможем поменять и освещение. Мы входим в заведение, и все там как-то не так, все слишком отдает Бруклином, все просто слишком. Мы пропускаем по стаканчику и смеемся.

Сегодня вечером все как обычно. Мы сходимся на том, что «Молоко и розы», возможно, слишком красиво для нас. Мы едим сочную поленту[85], пропитанную светом свечей, сидим в другом саду, где все не так, как там, где мы выросли. Представляем здесь наших родителей и смеемся. Мама Кэррига точно была бы в ужасе от книжных полок внутри, от маленьких порций на тарелках, от всей этой бруклинской эстетики, от декора в стиле рустик, от бесконечного ожидания. Моя бы улыбнулась, но и закатила глаза. Яркое воспоминание из детства — мама обращается к продавщице в мебельном магазине: «Терпеть не могу вычурность. Мебель для девушки вычурной быть не должна».

Кэрриг подливает вина в мой стакан.

— Если вычурность непозволительна, то остается только одно место — дом моих родителей.

— Но мы ведь не хотим жениться в том же месте, где отмечали помолвку, — говорю я и качаю головой.

Он смеется, гладит меня по спине.

— Слишком быстро?