Провидение зла

Литус посмотрел на соседа, который всю прошлую ночь молился, обхватив плечи руками и сложив пальцы в две щепоти. Значит, прихожанин Храма Праха Божественного. А его, выходит, направляют в Храм Последнего Выбора к предстоятелю Алдону? И как ему придется молиться, если настанет нужда? Ну, точно, стискивать кулаки. Как его учили наставники: две щепоти – тонкость постижения, большие пальцы под остальными – тайность и сокровенность, кулаки – упорство и непреклонность, пальцы в стороны – всеохватность и неизбежность. А как молиться единому Творцу? Так, как мальчишки дразнят торговцев на рынке, складывая из пальцев нечто неприличное? Или менять фигуры в каком-то порядке? И как молятся те, кого воинская судьба лишила одной руки или обеих? Воображают, что есть у них еще руки? Выходит, недаром повторял старый тирсен, который учил приходящих в гимназиум риторике и правильному дыханию: все, что делаешь, делай сначала в собственной голове? Однако трудно доходит словесная наука. Что, к примеру, такое – уложение о трех скоростях мысли? Первая – медленная, как течение воды в озере или пруду. Это сон. Вторая – быстрая, как течение воды в горной реке. Это бодрствование. Первой управлять сложно, но можно. Второй нужно, хотя и нелегко. Но есть еще и третья скорость мысли – бой. Нет такой реки, с которой можно его сравнить. И нет такого воина, что управляет скоростью мысли в бою, потому как тот, кто пытается управлять, гибнет. Ну и где же тут скорость? А не наоборот ли? Бой – это спокойствие и неподвижность. Ты неподвижен. А весь мир кружится вокруг тебя.

– А ну-ка, молодцы! – рявкнул капитан. – Еще три десятка гребков, и можно будет пялить на глаза тряпицы, что я раздал. И дальше только Энки нам в помощь! И тот, кто уснет до пристани, проснется за бортом! Я все сказал!

Почувствовав возросшую тяжесть в весле, Литус покосился на соседа. Тот бросил грести и торопливо прилаживал к глазам темную тряпку.

– Греби, парень! – фыркнул, проходя мимо, капитан. – Ты же все равно вязать ничего не будешь? Я на руль, а то к пристани, случалось, из двух сотен гребцов только четверть продолжала рвать спины, а прочие вытряхивали штаны. Так и в берег уткнуться недолго, а я этого никак не хочу.

Литус оглянулся. Барка чуть замедлилась, но продолжала ползти вперед. По левому берегу ничего не изменилось, разве только муть какая-то затянула горизонт, а по правому показался частокол, начинающийся от берега и взбирающийся на косогор. Перед ним темнел ров, но сама ограда казалась зыбкой преградой для неведомого, тем более что в двух или трех местах частокол был разрушен, словно огромный твердолобый баран разбегался и бил чугунными рогами в тонкие бревнышки.

– Я уже второй раз, – услышал дрожащий голос по другому борту Литус. Седой калам, уже завязавший глаза, старательно скручивал из пакли затычки. – Первый раз лет пять назад был. Тогда ничего, обошлось. Из двух сотен бедолаг вернулись сто восемьдесят пять. Пятерых на барке потеряли, да и то по дороге туда. От страха померли. И десять уже на берегу. Тоже от страха. А теперь и вправду говорят, совсем мочи не стало терпеть. Многие не добираются, а кто добрался, вернуться не могут. Но я секрет знаю. Тут одними глазами не обойдешься. Уши надо затыкать. Весь страх через уши приходит. А если глаза не видят, а уши слышат, так страха еще больше. Я теперь за хозяина иду. Ярлык ему нужен, что он был в храме. Благодати, правда, от такого ярлыка не прибавится, но если его в лавке повесить, то уважение будет прибывать…

Литус посмотрел через плечо старика. В напарницах у него, судя по всему, была женщина. Твердый точеный профиль был направлен строго вперед, руки, пока сосед затыкал уши, управлялись с веслом без особых затруднений, и повязку на глаза паломница, судя по всему, вязать не собиралась. Литус обернулся к эбаббарскому берегу. Впереди, там, где на берегу начинался частокол, над водой тянулся туман. Но низко, стелился по самой воде. И на берегу за частоколом тоже тянулся туман. Точнее, лежал клоками. А так-то берег был как берег. Песок вперемешку с глиной. Серая прошлогодняя трава, сквозь которую виднелась черная, готовая исторгнуть ростки зелени земля. Зыбкие рощицы по гребню косогора. И деревни. Сразу две легли на взгляд. Одна прямо возле воды, вдоль распадка, упирающегося в темнеющий лес, вторая оседлала один из приречных увалов. Дома не бревенчатые, а из камня, какие Литус в деревнях и не видывал. Черепичные крыши, словно присыпанные пеплом. Собранные из камня же ограды вокруг дворов, поднятые в пояс. И никого рядом.

– Днем тут еще ничего, – хохотнул с кормы капитан. – А ночью, бывало, идешь в обратку с пристани, посмотришь на берег, а в окнах этих огни. Я пару раз штаны-то подпортил себе. А ну-ка, сучьи дети, грешники да золотушники, налегли на весла! Пошла нелегкая!