Провинциальная хроника начала осени

— За последние несколько дней возникли странные сомнения, — сказал Майон. — Я ничего не могу выразить словами, я просто чувствую. Наверное, так меняется воздух перед штормом — вроде бы никаких перемен, но мир уже не тот, что прежде. Я начинаю сомневаться, все ли было так блистательно и незапятнанно, все ли герои были героями и такой ли уж славной была война. И так, как я хотел еще месяц назад, писать я уже не могу. Нужно искать что-то новое. Нужно искать истину.

— Ну а дальше? — спросила Афина. — Ведь если ты пойдешь по этому пути, вскоре все равно обязательно нужно будет выбирать между красивой ложью и неприглядной истиной.

Майон упрямо сказал:

— Я предпочитаю истину, в каком бы обличье она ни была. В этом моя задача и состоит — доносить до людей истину.

— По-моему, мы ошиблись. Он сделал выбор.

— Сестрица, ты преувеличиваешь, — сказал Посейдон. — Он лишь твердо намерен сделать выбор. За него еще не брались всерьез.

— Зато за нас брались, — сказала Афина. — В любом случае мы обязаны рискнуть. Ты согласился бы нам помочь, Майон?

— Я? — Он был безмерно удивлен. — Я не думал…

— Видишь, и он хлебнул уже этой отравы.

— Как многие, — сказала Афина. — И непоправимой трагедии я в этом не вижу. Не мешай, братец. Итак, Майон, ты действительно должен нам помочь, и не нужно удивляться тому, что и богам иногда требуется помощь людей. Речь как раз и пойдет об отношениях богов и людей, о том, что нам грозит опасность непоправимо разойтись в разные стороны. На Олимпе очень тревожно, Майон, на Олимпе — словно перед грозой. Еще не так давно боги и люди жили ближе друг к другу и были связаны гораздо теснее. Боги были не более чем старшими братьями. В любом случае в каждой семье были, есть и будут старшие и младшие: те, кто учит, и те, кто повинуется, — но отнюдь не слепо, а подчиняясь опыту и мудрости старших. Как-никак боги и люди рождены одной матерью — Геей. До недавнего времени у смертной женщины мог родиться ребенок от бога, а богиня могла полюбить земного юношу. Ваш Тезей, например, — сын Посейдона, ты знаешь?

— Вообще-то считается, что это легенда, — сказал Майон.

— Мальчишка, — сказал Посейдон. — «Легенда»! Видел бы ты эту женщину… А сын неплох, сестрица, ты согласна? Ведь это он создал твои великолепные Афины. А вспомни, как он…

— Помолчи, — мягко оборвала Афина. — Так вот, Майон, сейчас все меняется, и виной тому — Зевс. Он поклялся, что не допустит рождения новых полулюдей-полубогов. Он намерен поднять богов на недосягаемую высоту и превратить из старших братьев в повелителей, а вас — в рабов, безропотно выполняющих любые желания. Олимп навсегда укутается туманом, боги перестанут появляться среди людей, они будут лишь снисходить, ослепляя, раз в столетие или реже. Нас уносит в разные стороны, нужно торопиться, еще не поздно все исправить. (Майон невольно оглянулся: ему было не по себе.) Не бойся, то, что Зевс все видит и все знает, — сказки. Пока…

— И что же? — спросил Майон.

— Мы его свергнем, — мрачно пробасил Посейдон. — Иначе в кабалу попадем и мы, и вы. Что ты поскучнел? Не трусь, можно свергать и богов — сверг же Зевс своего отца. Правда, один раз у нас не хватило духу, но уж сейчас-то нужно постараться, не будет другого шанса.

— Но я-то? — спросил Майон. — Я-то что могу?

— Каждый берет на себя часть ноши, — сказала Афина. — Наша забота Олимп. А твоей будет — открывать людям истину. Внушать им, что боги вовсе не руководят каждым вашим поступком, каждым событием, каждым словом. Чем меньше человек будет полагаться на богов, тем лучше и для него, и для нас: вы не превратите себя в рабов, а мы не станем самоуверенными, ослепленными гордыней повелителями.

— Говорят, так считал и Прометей?

— Да, — сказала Афина. — И наша беда и вечный позор — в том, что мы его не поняли тогда, не поддержали. Остается только надеяться, что на сей раз мы не оплошаем. А что касается тебя… Ты должен создать правдивую историю Троянской войны. Разрушить все вымыслы — будто в этой войне принимали участие боги, будто с их одобрения Дельфийский оракул предсказал Нестору и Агамемнону успех, что все началось из-за похищения Елены, будто оно было, похищение.

— Я говорил о Елене с Тезеем, — сказал Майон. — И уже тогда у меня мелькнула мысль, что Елена могла просто-напросто сбежать с Парисом, но ахейцы посчитали, что…

Посейдон расхохотался. Он смеялся, запрокинув голову, смех был горьким, а потом Майону стало ясно, что и не смех это вовсе, а одна похожая на трескучий лай безудержная горечь, и кони забеспокоились, забили ногами, осыпая стоящих тучей брызг. Посейдон прикрикнул, и они успокоились.

— Ты все еще стараешься считать людей лучше, чем они есть, мягко сказала Афина. — Согласен, что Елена сбежала сама, но продолжаешь верить, что ахейцы не разобрались в случившемся и сгоряча бросились в погоню. Ничего подобного, никаких трагических случайностей. Флот и войско были уже наготове, если бы Парис заколебался, промедлил, наверное, Агамемнон с Менелаем сами затолкали бы его с Еленой на корабль и отправили в Трою…