Провинциальная хроника начала осени

— Ну что же, — сказал Гилл. — Кентавр, прибывший в Афины самое позднее вчера вечером, и неизвестно когда прибывший микенец — а может, и не микенец все же — убиты шайкой умелых и опытных ребят, заявившихся неизвестно откуда. Спартанские кинжалы необязательно свидетельствуют о Спарте. Похищена сумка неизвестно с чем — во всяком случае, не с деньгами или драгоценностями. Может быть, того, что требовалось нападавшим, в сумке и не оказалось. Ну что же, перед нами не лабиринт. Альфа еще раз исследует материалы по соседним тайным службам. Бета со своими людьми прочешет все притоны и потрясет всех осведомителей. Гамма — все, что касается кентавров. Дельта — связаться с нашими агентами за пределами Аттики. Эпсилон остается при мне. Положения «Заговор против интересов царя и Аттики» я пока не усматриваю. Все.

Он опустил голову и, как обычно в такие минуты, бездумно играл маленькой бронзовой ящерицей, талисманом. Дело находилось в самой паскудной стадии: докладывать Тезею не то что о первых предпринятых шагах, но хотя бы о своих предварительных соображениях совершенно нечего.

— Пойдем посмотрим на трупы, — поднялся он.

— Я послал за Стариком, — сказал Эпсилон. — На всякий случай. Этот микенец… То ли впечатление, то ли предчувствие… Словом, странное чувство.

Первый раз на памяти Гилла Эпсилон испытывал «странные чувства» и говорил так неуверенно. В Гилле шевельнулась какая-то противная неуверенность, хотя и не страх, совсем не страх. Он был умен, тверд и храбр, он был Дориец Гилл, самый молодой начальник тайной службы во всей Элладе за всю ее историю, и он отогнал смутную тревогу. Прошел в известный совсем уж немногим закоулок огромного дворца, сопровождаемый сыщиком Эпсилоном, который, казалось временами, вовсе не отбрасывал тени.

— Молодец, что догадался послать за Стариком, — сказал Гилл.

Старик, собственно говоря, был прежде всего достопримечательностью. В свое время он так и не стал толковым работником тайной службы, и ученого из него не получилось, аэда не вышло, как солдат он тоже не состоялся. Но неоспоримым его достоинством была прямо-таки нечеловеческой глубины память. Колоссальные свои знания он не умел ни к чему применить, но другим как нельзя более кстати оказывались иногда его знания и воспоминания о людях, делах, событиях, кознях, битвах, путешествиях и далеких землях.

Гилл спустился по широким ступеням в глубокий холодный подвал. Караульный торопливо забегал вдоль стен, зажигая многочисленные факелы. Шипела смола, треща, разлетались огненные капли, и подвал постепенно наполнялся трепещущим ярким светом. От того, что лежало на полу, покрытое грубым полотном, во все стороны протянулись прозрачные тени, чернеющие там, где случайно накладывались друг на друга. Легко ступая, подошел Эвимант, один из ближайших помощников Гилла, замер в выжидательной готовности.

— Поднимите полотно, — сказал Гилл и отодвинулся, чтобы сандалией не коснуться края старого, замусоленного покрывала. Добавил брезгливо: — Пора заменить, проследи-ка, Эвимант.

«Смерть, — подумал он, — а к смерти невозможно привыкнуть, даже сталкиваясь с ней чаще, чем это положено нормальным людям. Смерть всегда нелепа, бессмысленна, как всякое разрушение, противостоящее порядку, особенно если служишь как раз порядку».

Гилл подошел поближе, наклонился, заглянул в широко раскрытые глаза микенца. Он знал, что россказни о том, будто в глазах убитого навечно запечатлевается облик убийцы, — глупые байки, но все равно надеялся иногда.

Ничего, разумеется, не видно было в мертвых глазах, только отражение Гилла и колышущегося пламени. Да еще ярость застыла на лице. «Настоящий титан, — подумал Гилл, — неудивительно, что к нему побоялись подойти близко».

Гилл перешел к кентавру.

— Странно, что он не воняет, — сказал Эвимант.

— Что?

— Запах от него, как от обычного человека, — сказал Эвимант. Удивительно даже. Это же вонючие, грязные скоты.

— А ты часто с ними встречался? — рассеянно спросил Гилл, не оборачиваясь.

— Почти что и нет.

— Они такие же люди, как и мы.

— Эти-то твари? — хмыкнул Эвимант. — Полукони, полускоты.

Гилл выпрямился и уперся ему в лицо холодным, жестким взглядом. Эвимант попытался не отводить глаз, но это ему, конечно же, не удалось, и он опустил голову. У него было красивое, запоминающееся лицо, выражающее решимость и волю. Но Гилл Эвиманта почему-то терпеть не мог, и чем дальше, тем больше.

— Запомни, — сказал он тихо, — мы обязаны следить, чтобы законы защищали всех живущих в государстве — кентавров и фиванцев, хеттов и лапифов.

— Я все понимаю, — сказал Эвимант. — Мы обязаны. Только я никогда не поверю, что жителя Аттики можно уравнять с египтянином, а уж в особенности с кентавром. Конечно, матерью кентавров была богиня Нефела-Туча, но отцом-то — Иксион, нарушивший все законы, какие только существовали. Зря, что ли, он в Тартаре прикован к вечно крутящемуся огненному колесу? Да и Нефела, откровенно говоря…