Провокатор

— А еще?

— Говноед, товарищ подполковник.

— Еще?

— Гнойник в заднем проходе рабоче-крестьянского государства, как вы верно заметили, товарищ полковник.

— А другими словами?

— Ебекила, товарищ генерал!

И Иван Иванович, нарушая все инструкции, рвал протокол на клочки и отпускал гражданина великой страны, который за короткое время убедился, что ему гарантируется неприкосновенность личности и свободы: слова, печати, митингов, уличных шествий и демонстраций…

Кто-то, пахнущий плацкартным вагоном, навалился на меня и принялся трясти за плечи. Я открыл напряженный глаз и узнал свою жену О. Александрову.

— Иди ко мне, голубушка.

— Фи, пропойца! Что происходит?

— Н-н-ничего.

— Ты пьян как сапожник!

— Не трогай сапожников. Это святое. У товарища Сталина папа был холодным сапожником.

— Ты бредишь?

— Иначе десять лет без права переписки, то есть расстрел!

— Господи, пять бутылок? С Цавой пили?

— Не трогай Цаву. Это тоже святое.

— Один?!

— Один как перст!

— Прекрасно! Пока твоя жена… И-и-их? Ты взломал стол?

— Я все верну! Слово! Не мальчика, но м-м-мужа!

— Где деньги, Александров?

— Разве счастье в них, родная?

— Я тебя сейчас убью!!!

— Без рук, без рук!

— Убью, дурак!

— Мне же больно? Больно!.. Подушка тяжелая! С ума сошла — по голове бить. Это слабое мое место.

— А ты не спятил? Я хотела костюм тебе купить.

— Зачем?

— Ходить! Посмотри на себя — оборванец…

— Ну-ну, без слез, без слез. Ну, пожалуйста.

— Я стараюсь-стараюсь, горблюсь-горблюсь…

— Черт с ним, с костюмом, иди лучше ко мне, я соскучился.

— Я вижу, как ты скучал. Что случилось?

— Случилось.

— Пьесу взяли для постановки?

— Нет, родная.

— Тогда что?

— Потом, моя девочка. Иди ко мне.

— Отстань.

— У тебя дорожки на щеках от слез. У-у-у, грязнуля.

— Сутки в поезде.

— Бедненькая трудяга. Пахнешь плацкартным вагоном.

— Спасибо. Уж как ты воняешь. Бочкой.

— Спасибо. А помнишь, мы в спальном вагоне… после свадьбы…

— Помню. Ты мне не изменял?

— Дурочка. Я проспиртовался.

— Наверное, журчишь коньяком?

— Ага.

— Что же все-таки случилось, милый?

— Я тебя люблю.

— Почему не отвечаешь на вопрос?

— Прости, я не знаю, с чего начинать…

За спиной М. накатывала волна паники: в театре высокая Комиссия! представители из Главреперткома! люди из компетентного учреждения культуры!

Мастер соизволил повернуть голову и увидел — он увидел хорошо знакомых ему: Кителя, Городинского, Военмора, Шадрину.

— О! Кто к нам пожаловал! — И согбенно направился встречать гостей. Прошу, товарищи.

— Ай-я-я, товарищ режиссер. Нехорошо, — сказал Китель. — Нужно уметь себя сдерживать. Когда есть проблема — ее нужно решать. Зачем же вы обижаете нашего…

— Да-да, виноват. Не знал, что товарищ Вишня представляет…

— Я показывал мандат, — на это заметил Военмор.

Товарищ Городинский шумно вдыхал воздух:

— Товарищи-товарищи, мы все-таки в театре… у меня комок в горле…

Товарищ Шадрина тоже глубоко вздохнула и сказала:

— Главное, чтобы войны не было.

— Ну, насчет войны — то отдельный разговор, — сказал Китель. — Что же вы нам на сей раз приготовили? — спросил Китель. — У вас там, в фойе, яблоки цветут, арбузы, кочаны капю-юсты, — улыбнулся Китель.

— ВСХВ! — каркнула Шадрина.

— Пьеса хорошая. Идейно-художественно выверенная, — говорил, волнуясь, Городинский. — Правильная пьеса — жаль, что таких произведений недостаточное еще количество.

— Что, товарищи? Садимся? — поинтересовался Китель, и представительная Комиссия дружно опускается в кресла.

М. спешит к своему рабочему столику, звонит в колокольчик. «Господи, — думает он, — дай мне силы прожить этот день. Если я переживу этот день, быть мне бессмертным».

— Внимание!.. Начинаем генеральную репетицию! Приготовились. Начинаем с реплики: «Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!..» Пошли!

И печальный звон колокола, пение — из сумеречной глубины сцены надвинулась толпа. Пожилая колхозница кидается наземь, навстречу иконе:

— Не карай, владычица, смилосердствуй! Не по своей воле в колхозе!..

Над ней проносят икону. Колхозник, очень высокий, худой мужик, бросает в сторону косу, восклицает неожиданным басом:

— Мать-дева пречистая! — и пролезает под икону.

Молодая девушка Наташа смотрит на него, зовет по имени, голос ее не слышен. Мимо проходит Фекла, которая кричит:

— Есть правда, есть! Не в колхозе обновилась матушка, пречиста головушка, не в колхозе, нет!

Наташа резко дергает высокого мужика за рукав:

— Семен Петрович! На вышке у тебя неблагополучно! Зачем косу зыркнул? Общественное добро. Подыми!

— Собственное! — исступленно кричит пожилая колхозница. — Сами наживали. Защитит теперь владычица от общественного. Уйду, уйду из колхоза, уведу сынов. Выводи, заступница!

— Обещали всех в достатке уравнять, — шамкает старушонка. — Ни тебе иголки в дому, ни тебе нитки.

— Мое, нажитое! — Высокий мужик отбрасывает косу еще дальше. — Хочу берегу, хочу — прочь кидаю.

— С богатыми не судись, с сильными не борись, с господами не спорь, ведет контрреволюционную речь старушонка. — А вы все это порушили, вот и нитки нету дома.

— То да се, да вместе наживем, — пританцовывает высокий мужик. — А где у меня сапоги?