Проза о стихах

Два четверостишия, противопоставленные друг другу. Первое дробится на четыре предложения, не совпадающих к тому же по строкам (кроме 1-го и 4-го); особенно выразительно второе, с переносом,- оно разрушает цельность строчек: "Ты светился меж сухих, / Мертвых листьев..." Второе - единое, цельное предложение, устремленное к подлежащему "запах", которое венчает строфу; ему предшествует и сказуемое, и предложное дополнение, и цепочка определений. Отметим также: каждая часть предложения, составляющего вторую строфу, гармонично укладывается в два стиха.

Итак, оба четверостишия противостоят друг другу как:

раздробленность - и цельность,

отрывистая речь - и плавный напев,

прозаичность - и поэзия.

Ландыш относится к мертвой зиме, как первый созданный поэтом стих к его предшествующей бесплодной жизни. Поэзия необъяснима и невыразима в прозе, как необъясним в обычной речи запах ландыша, о котором Бунин говорит словами странными и удивительными своей феноменальной, хотя и непонятной точностью: "влажно-свежий"? разве можно так сказать о запахе? а что значит "водянистый запах"? Да и как это запах сроднился навек с душой, "...с чистой, молодой моей душой"? Ведь это была душа юноши, он с тех пор изменился, как же так "навек"? Значит, обе строфы противостоят друг другу еще и как

логика - и антилогика.

У Бунина дух в конечном счете неизменно материален, и поэт умеет высказать эту "материю души" в казалось бы до того небывалых словах.

Через десять лет после Бунина стихотворение о ландышах написал Борис Пастернак,- оно вошло в его сборник "Поверх барьеров", в раздел "Смешанные стихотворения". Вот оно:

Ландыши

С утра жара. Но отведи

Кусты, и грузный полдень разом

Всей массой хряснет позади,

Обламываясь под алмазом.

Он рухнет в ребрах и лучах,

В разгранке зайчиков дрожащих,

Как наземь с потного плеча

Опущенный стекольный ящик.

Укрывшись ночью навесной,

Здесь белизна сурьмится углем.

Непревзойденной новизной

Весна здесь сказочна, как Углич.

Жары нещадная резня

Сюда не сунется с опушки.

И вот ты входишь в березняк,

Вы всматриваетесь друг в дружку.

Но ты уже предупрежден.

Вас кто-то наблюдает снизу:

Сырой овраг сухим дождем

Росистых ландышей унизан.

Он отделился и привстал,

Кистями капелек повисши,

На палец, на два от листа,

На полтора - от корневища.

Шурша неслышно, как парча,

Льнут лайкою его початки,

Весь сумрак рощи сообща

Их разбирает на перчатки.

(1927)

В стихотворении Пастернака все живое, все одушевлено метафорическим олицетворением. Сменяются подлежащие. Сперва перед нами "жара" или, иначе, "грузный полдень", который "хряснет", "рухнет"; затем "белизна", которая "сурьмится углем"; затем снова жара, "жары нещадная резня", которая "не сунется с опушки" в глубь рощи; затем "березняк", который всматривается в человека, в то время как человек всматривается в него ("вы всматриваетесь друг в дружку") - он полон интереса к гостю и знакомится с ним; затем "кто-то", наблюдающий гостя снизу,- оказывается, что это ландыш, который "отделился и привстал"; наконец, "сумрак рощи", который "разбирает на перчатки" лайковые листья ландыша. Целая толпа действующих лиц, и все они состоят между собой и с человеком в естественных и весьма простых отношениях: человек и березняк, белизна и ночь, жара и роща, овраг и ландыш, ландыш и сумрак... Особенно интимно-доверительны отношения между человеком и рощей; сперва они знакомятся, "всматриваясь друг в дружку", потом неизвестный доброжелатель сообщает человеку, что за ними, то есть за ним и рощей, подсматривают:

Но ты уже предупрежден.

Вас кто-то наблюдает снизу...